Теперь стоило поспешить – Урбан и его мастера, судя по отдаленному грохоту, все еще продолжали отливать пушки, но не собираются же они работать всю ночь!

Никем не замеченные, ромеи проскользнули вдоль дозорных вышек и подобрались к ангарам – внутри все еще слышался стук молотов и гул огня, раздуваемого кузнечными мехами. Урбан и его подручные опять засиделись допоздна. Что ж, им же хуже.

Спустя какое-то время ночь озарилась ослепительным светом – две огромные плавильные мастерские в один миг взлетели на воздух, погребая под собой людей и уже готовые к использованию пушки, и камнеметные машины. Огненный дождь из кусков расплавленного железа еще сыпался на всполошенный османский лагерь, когда небольшая группа ромеев, оседлав лошадей, рванула в сторону Константинополя.

* * *

Как и следовало ожидать, ночное происшествие привело султана в неописуемую ярость. И хотя поначалу прямых доказательств диверсии у него не было, он ни на секунду не усомнился в том, что к этому причастны греки. Уверенный в своей правоте, Мехмед отправил императору короткое послание, в котором говорилось, что за гибель его людей ромеи заплатят в десятикратном размере.

Неизвестно, стало ли это прямым следствием султанской угрозы или турецкие воины решили проявить инициативу, но очень скоро христианские поселенцы начали подвергаться грабежам и насилию, которые никто не спешил пресекать. Напрасно искали греки защиты у кадиев[98], визирей и даже у самого османского повелителя – все было напрасно. Турки совершали набеги на деревни, вытаптывали поля, рубили виноградники, разоряли монастыри и храмы, оскверняли святыни. Любое сопротивление такому произволу наказывалось смертью или в лучшем случае рабством на галерах Сулеймана Балтоглу, который всегда испытывал нужду в выносливых гребцах.

Узнав об этих бесчинствах, император Константин написал Мехмеду письмо, в котором умолял не причинять вреда греческим крестьянам. В обмен император обещал поставлять в османский лагерь продовольствие для солдат и строителей, однако султан проигнорировал это предложение. Более того, он позволил своим воинам выгонять вьючный скот и лошадей на поля греческих крестьян. Животные топтали и уничтожали посевы, которые вот-вот должны были дать урожай. Это стало последней каплей.

Доведенные до отчаяния и потерявшие всякую надежду на справедливость, жители нескольких деревень объединились и атаковали османские патрули, тяжело ранив десяток воинов. Наказание последовало незамедлительно. На следующий же день, отряды сипахов ворвались в непокорные деревни и вырезали всех, кто встретился на их пути, оставив после себя лишь трупы и пепелище.

Это был вызов императору и Константин Палеолог собирался на него ответить. Ясно сознавая, что его слова ничего не изменят, василевс решил действовать мечом. Собрав несколько сотен добровольцев, император собрался ударить по лагерю османов.

Рангави, едва узнав об этом, поспешил во дворец, чтобы отговорить государя от этого опасного шага. Но войдя в покои императора, он понял, что его уже опередили. Георгий Франдзис, близкий друг и советник императора, прохаживался по комнате, употребляя всю силу своих доводов, чтобы отвратить василевса от задуманного.

– Султан только того и ждет, чтобы вы покинули город, – вкрадчиво говорил Франдзис. – Не поддавайтесь на его уловки, иначе пострадают тысячи ваших поданных.

– Они уже страдают, Георгий! – всплеснул руками Константин Палеолог. – А я отсиживаюсь за стенами Константинополя, подобно трусливому зайцу! Разве так должен вести себя император?

Вопрос повис в воздухе, но Франдзис не собирался отступать.

– Император не должен действовать, согласуясь только с сердцем. Главное его оружие – разум, – проговорил великий логофет. – Если вы полагаете, что действия султана оскорбляют ваше достоинство – поступайте, как считаете нужным. Однако не думайте, что ваша безрассудная смерть принесет кому-нибудь пользу, и тем более она не облегчит судьбу вашего народа.

Император впал в тяжкое раздумье и даже не заметил стоявшего у дверей Рангави.

– Что же мне делать? – обхватив голову руками, спросил он. – Гибель стольких людей у самых стен Константинополя не должна остаться без последствий.

– И она не останется! – Рангави вышел вперед, позволяя неровному свету факелов отразиться на его начищенных до блеска доспехах. Только теперь Константин и Георгий обратили на него свой взор и тогда воин продолжил: – Дайте мне полсотни людей, и я заставлю турок горько пожалеть о содеянном!

Немного подумав, император сказал:

– Твое рвение похвально, но, думаю, ты и так достаточно рисковал своей жизнью, столь ценной для всех нас. Отдохни и наберись сил.

Рангави лишь покачал головой:

– Султан мстит за смерть Урбана, а значит и эти крестьяне погибают по моей вине.

Константин сложил пальцы и задумчиво посмотрел на Рангави:

– Мне кажется, ты напрасно изъедаешь себя. Мехмед настроен к нам враждебно и смерть проклятого венгра ничего не изменила.

– Она стала хорошим предлогом для султана, – возразил Рангави. – Прошу, разреши мне напомнить туркам, кто хозяин на этих землях! В противном случае я пойду туда один.

Император не ответил, вместо него в разговор неожиданно вступил Франдзис:

– Думаю, это предложение не лишено смысла, государь. Мехмед своими действиями оставил нам весьма скудный выбор. Мы или примем его вызов, чем спровоцируем войну, либо промолчим, доказав свою слабость. Но если действия Рангави будут иметь успех, то султан не сможет упрекнуть нас в нарушении договора, а люди будут уверены, что Константинополь не оставил их в это опасное время.

Франдзис взглянул на Рангави и добавил:

– Ты должен действовать не как посланник императора, но как человек из народа, который мстит за своих братьев и сестер. Надеюсь, твой пример разожжет огонь в сердцах греков, как это уже было в войне на Пелопоннесе.

Выслушав речь советника, император подошел к Рангави:

– Турецкие отряды все чаще стали появляться в окрестностях города. Едва первый урожай будет собран, я распоряжусь закрыть ворота Константинополя. Так что поторопись, у тебя не больше трех недель.

– Этого вполне достаточно, – произнес Рангави, направляясь к дверям. – Если я не вернусь к этому сроку – закрывайте ворота и готовьтесь к обороне города!

* * *

Несмотря на выработанную годами привычку повиноваться, Рангави ценил свободу превыше всего и мало кому удавалось взять верх над его гордым и непреклонным нравом.

Константин Палеолог, еще будучи деспотом Мореи, обратил внимание на этого молодого и весьма искусного воина, который не знал равных в своем ремесле, но был слишком упрямым, чтобы заслужить любовь командиров. Как-то раз будущий император призвал Рангави к себе и спросил, чего тот желает больше всего на свете?

– Дай мне оружие, коня и укажи цель, – произнес тогда Рангави, без стеснения окидывая взглядом своего господина. – Большего я не прошу.

Такой ответ весьма удивил деспота, но, желая проверить дарования юноши, Константин выдал ему все