их встречи. Когда же первые лучи солнца прогоняли остатки сновидения и будничный день охватывала привычная суета, Рангави начинал забывать и голос, и облик той, что наполнила его жизнь смыслом и дала насладиться пусть короткими, но такими драгоценными минутами покоя. Нет, этот сон не был кошмаром, ибо во сне он был рядом с ней. Кошмаром теперь стала его жизнь…

Проведя пальцем по выгравированной на крышке медальона звезде, мужчина спрятал кулон под кожаный панцирь и быстрым шагом спустился со стены.

Миновав площадь перед храмом Святой Софии, Рангави свернул в одну из малоприметных улочек и оказался перед сильно обветшалым двухэтажным зданием с деревянной вывеской у входа. Из полуприкрытой двери доносились музыка, звон посуды и шум посетителей. Хотя трактир с незатейливым названием «У ипподрома» и пользовался весьма дурной репутацией, он никогда не пустовал, а для цели, которую преследовал Рангави, это было самое подходящее место.

Войдя в слабоосвещенную залу, он некоторое время внимательно озирался по сторонам. Вдруг один из посетителей, что сидел в самом дальнем углу, махнул ему рукой. В полумраке, облокотившись на спинку стула, сидел коренастый мужчина средних лет. Наброшенный на плечи плащ прикрывал одежду незнакомца, впрочем, Рангави успел заметить холодный блеск стальной кирасы.

– Я вижу, подеста[93] не наказывает своих людей за то, что вместо службы они пропадают в питейных домах Константинополя, – усмехнулся Рангави, присаживаясь за стол.

– Наш подеста уже давно не интересуется ничем, кроме содержимого своего кошелька, – вздохнул мужчина, в его голосе улавливался акцент, свойственный выходцам из генуэзской колонии на противоположном от Константинополя берегу Золотого Рога. – Ты ведь уже слышал о том, что он собирается заключить новое соглашение с османами?

– Я надеялся, что это лишь слухи, – ответил Рангави.

– К сожалению, это чистая правда, – хмуро ответил генуэзец, сжимая глиняную кружку, на дне которой еще плескались остатки пива. – Галата не станет помогать тем, кто находится в состоянии войны с султаном.

– Но как удалось провести это решение через сенат?

– Сенат разделяет эту позицию.

Рангави тяжело вздохнул и нервно застучал пальцами по столу.

– А ты? – напрямик спросил он у итальянца.

Его собеседник некоторое время молчал, а затем проговорил, тщательно взвешивая каждое слово:

– Я целиком на вашей стороне, однако Генуя ведет с османами довольно прибыльную торговлю и сильно потеряет от войны. Кроме того, в этом случае наши позиции займут венецианцы.

– Ты рассуждаешь, подобно купцу или политику, – с укором заметил Рангави. – Но ведь ты гонфалоньер и твое ремесло – это меч.

– Меч, если это не меч бандита, всегда подчиняется слову политика или деньгам купца, – парировал генуэзец. – Я с удовольствием отправлю своих людей на стены Константинополя, но только после того, как сенат одобрит подобное решение.

– Ваш сенат во главе с Ломеллино будет тянуть до последнего! – покачал головой Рангави, понимая, что не может требовать большего. Он прекрасно знал, в каком незавидном положении находится его друг.

Джеронимо из славного рода Лангаско был опытным воином, который много лет провел вдали от своего родного дома – Галаты. Совсем юным, ему довелось отличиться в войнах с Венецией, а затем, неоднократно участвовать в морских экспедициях против берберов и служить кондотьером в генуэзских колониях на побережье Русского моря, охраняя торговые интересы своей республики. Наконец, подеста Галаты Анджело Ломеллино, прослышав о подвигах своего земляка, призвал того на службу родному городу, поручив ему возглавить гарнизон колонии. Должность эта была скорее номинальная, ведь Галата находилась под военным протекторатом Генуи, и ее армия подчинялась командирам, прибывшим из метрополии. Однако Джеронимо ди Лангаско проявил на этом посту немалое усердие, неустанно пополняя склады колонии порохом, аркебузами и другим вооружением на случай вторжения османских орд. Он был уверен – рано или поздно Мехмед пойдет войной против Константинополя, а вместе с «Вечным городом» под ударом непременно окажется и соседняя Галата. В этой войне Джеронимо был готов встать плечом к плечу с ромеями, но подобное рвение не встречало понимания среди его земляков.

– Мы, генуэзцы, храбрый народ и доказывали это не раз, – спокойно проговорил Джеронимо в ответ на упреки. – Но лишь безумец бросается в бой без оглядки! Сенат выступает против вмешательства в войну, и каждый, кто нарушит это решение, понесет суровое наказание.

Рангави сложил руки на груди и пристально посмотрел на собеседника.

– Значит, среди отважных сынов Генуи не найдется никого, кто готов был рискнуть? – спросил он с легкой укоризной в голосе.

– И навлечь на себя гнев Совета старейшин[94]? – генуэзец замотал головой, но вдруг его взгляд прояснился. – А впрочем, есть один человек.

– Кто он? – оживился Рангави.

– Джованни Лонго. Кондотьер и искатель приключений, по правде сказать, один из лучших в своем ремесле. – Итальянец позволил себе усмехнуться. – И единственный, кого не заботит мнение столичных бюрократов и купеческих гильдий.

Услышанное понравилось Рангави, но он не торопился.

– Услуги такого человека наверняка обойдутся в целое состояние?

– Может, и так, – согласился генуэзец. – Но плата в любом случае будет соразмерна талантам, уму и храбрости этого человек. Поверь, я видел его в деле, и если султан захочет вновь попробовать свои силы при взятии Константинополя, в лице Джованни Лонго он встретит достойного противника.

– Я поговорю с императором, – пообещал Рангави. – Хотя после недавних событий он не сильно доверяет наемникам.

Заказав выпить и проведя еще какое-то время за беседой, Рангави вышел из таверны. Константинополь мирно спал, убаюкиваемый трелями соловьев в садах и ласковым шумом прибоя. Даже отдаленный гул турецкого лагеря, подхваченный теплым весенним ветром, уже не нарушал этой гармонии.

Лучшего времени для исправления старых ошибок было не придумать.

* * *

После полуночи группа всадников выехала из города через ворота святого Романа. Их путь лежал на север, туда, где все еще шумели плавильные мастерские и откуда доносился попеременный стук кузнечных молотов. Несколько передвижных ангаров были расположены на окраине османского лагеря и служили для производства пушек, бомбард и других камнеметных орудий. В одной из таких мастерских трудился венгерский инженер Урбан, по слухам, создавая для султана орудие небывалых размеров. В случае успеха его детище будет установлено на одной из башен будущей крепости для контроля над Босфором, однако неизвестно, сколько еще подобных монстров отольет неугомонный мадьяр и не будет ли их сила однажды обращена против стен Константинополя. Рангави решил действовать наверняка: уничтожить и пушку, и ее создателя.

Но исполнить задуманное было непросто. Подобраться к цели мешали бесконечные заставы и дозорные вышки, и это не считая конных разъездов и неусыпных янычарских отрядов, плотным кольцом опоясывающих лагерь султана. Мехмед не желал,