— Еще нам нужно думать о прессе, — добавила Лунд.

Майер поднял трубку и стал набирать номер прокуратуры.

— Мы не вправе ошибиться еще раз, Брикс. Вспомните учителя. Вы слышали, что сказала адвокат. Если мы окажемся не правы, она уничтожит нас. — Она помолчала, убедилась, что ее слышат. — И тогда вещи придется собирать не только Букарду.

— Мы оформляем ордер на обыск в доме, — сказал Майер, когда они вернулись в комнату для допросов. — Если там что-то есть, мы это найдем. Также мы получаем доступ в ваш кабинет и автомобиль, к вашему телефону, электронной почте и банковским счетам. — Он ухмыльнулся. — Возвращаться домой вам нельзя. Может, рискнете заночевать на улице? Станете ближе к избирателям?

— Очень смешно, — пробормотал Хартманн.

— У вас есть подвал и летний домик на участке, нам нужны ключи от них, иначе мы взломаем двери. И будьте добры, ваш паспорт.

— Как я понимаю, Троэльс может идти, — сказала адвокат.

— Если ноги у него не отвалились, то, наверное, может.

Хартманн сунул руку в карман, бросил на стол связку ключей.

— Мой паспорт будет у вас через полчаса.

Лунд взяла ключи.

— Должно быть, это очень важно для вас.

— Что?

— То, что стоит всего этого… — Она потрясла ключами.

— Это моя жизнь, не ваша и не чья-то еще. Моя.

Он вышел в сопровождении адвоката и Брикса.

Лунд достала из стола папку с досье на представительскую квартиру либералов.

— Я съезжу еще раз на Сторе-Конгенсгаде. У вас есть под рукой телефон смотрителя дома?

Она впервые оказалась наедине с Майером за весь вечер.

— Что, черт возьми, случилось в доме Хартманна? — набросился он на нее с вопросами. — Господи, Лунд! О чем вы думали, когда поперлись туда в одиночку?

Она стала перебирать бумаги в поисках телефонного номера.

— Все это время вы говорили только о Хартманне, о том, что все указывает на него. А поболтав с ним пять минут, вы отпускаете его с крючка.

Лунд нашла номер.

— Что вы опять задумали, Лунд? Может, поделитесь?

Она бросила папку в свою сумку и ушла.

— Пресса уже пронюхала, что тебя второй раз вызывали на допрос, — такими словами встретил его Вебер.

— А что Хольк и альянс? — спросил Хартманн.

— Совещаются, — сказала ему Риэ Скоугор.

Хартманн снял пальто.

— От Бремера спрашивали, не собираемся ли мы отменить завтрашние дебаты. Что им сказать?

— Мы ничего не отменяем.

Он так и не сменил рубашку, облитую вином.

— Риэ?

Она избегала встречаться с ним взглядом.

— У меня есть чистая рубашка? Мне может кто-нибудь найти чистую рубашку?

Она не двинулась с места.

— Прости, что не смогла молчать, Троэльс. Они как-то добрались до моих звонков. Я не…

Он пытливо всматривался в ее лицо. Что она чувствует — сожаление? Смущение? Злится на него за то, что ей пришлось лгать?

— Тебе не за что просить прощения. Тут только я виноват и сделаю все, чтобы полиция это поняла. И в дальнейшем свои проблемы буду решать сам.

Вебер достал откуда-то запасную рубашку. Хартманн ушел в свой кабинет переодеваться, Риэ последовала за ним.

— К счастью, — сказала она, — проблем больше нет. В полиции узнали, где ты был, и теперь они заткнутся. Может, нам следовало…

— Они не заткнутся, потому что я им ничего не сказал. В доме будет обыск.

Вебер тоже зашел, чтобы послушать.

— И здесь тоже, — добавил Хартманн. — Но нам нужно проверить Олава еще раз. Полиция не хочет им заниматься.

— Я сделал все, что мог, — сказал Вебер.

— Что, если Олав не сам пользовался квартирой? Он же мог передать ключ кому-то еще.

— Кому?

— А ты сам как думаешь? Кому это выгодно? Кто выигрывает в результате?

Вебер посмотрел на него с удивлением.

— Бремер? Поуль Бремер — старик. Он и девятнадцатилетняя девчонка. Я не могу…

— Бремер, Олав. Олав, Бремер. — Скоугор была в ярости. — Ты подозреваешься в убийстве, Троэльс, а думаешь только о них.

— Подумай, кому это на руку…

— Ты должен сказать полиции! — крикнула она.

— Я ничего не должен этим бездельникам.

— Да неужели так важно скрывать, что у тебя был запой? У нас выборы. Нам нужно выбираться из этого дерьма.

Он надевал чистую рубашку. В дверь постучали.

— Полиция, — сказал один из двух мужчин в темных костюмах, стоявших на пороге кабинета. — Просим освободить помещение.

Вслед за ними появилось еще четыре человека с металлическими контейнерами, двое из них — в синих комбинезонах.

— Будьте как дома, — сказал Хартманн.

Он прошел в основное помещение штаба, Скоугор вслед за ним.

— Ты говорил мне, что уехал пить и был один. Что ты отмечал годовщину. Твоя жена…

— Да! Это так.

— Так почему нельзя сказать это остальным?

Борясь с раздражением, он закрыл глаза:

— Потому что их это не касается!

Она положила руку ему на грудь, желая остановить его:

— Зато это касается меня, Троэльс. Где ты был?

— Не волнуйся, — сказал он. — У меня все под контролем.

В подвальном этаже ратуши была оборудована стильная столовая. За одним из столиков сидел Йенс Хольк — ужинал, читал газеты, посматривал на экран телевизора на стене.

Хартманн отыскал его там.

— Как сегодня кормят, Йенс?

— Как обычно.

Хартманн подтянул стул, сел напротив Холька и улыбнулся, разглядывая его глаза, его лицо, его движения.

— И как разобраться во всем этом? — произнес Хартманн. — Сделал он это или не сделал? Говорят, что теперь у него даже нет алиби. Что дальше?

Хольк сосредоточенно резал мясо в тарелке.

— Хороший вопрос, — сказал он. — Что же дальше?

— Дальше нужно найти того подонка, чьих рук это дело.

Хольк продолжал жевать.

— Йенс, не бросай меня сейчас. Когда с меня снимут подозрения, ты будешь грызть себе локти.

На Холька эти слова не произвели видимого впечатления.

— Неужели, Троэльс? Но дело-то уже в другом. Ты обещал нам, что больше никаких проблем с полицией у тебя не будет. Но, похоже, твоим проблемам нет конца.