имение, более выгодное и рядом с Вязёмами, так что покупка Сарн совсем отменяется, я не могла не обрадоваться, точно прошел давивший кошмар! Витя менее меня обрадовался: все это чудесно, но как справиться с текущими платежами? Времени нельзя было терять, громадное колесо грозило нас смолоть! Витя решил вызвать Воронина. Это был энергичный опытный ликвидатор, раза два уже заезжавший к нам, предлагая свои услуги. Но не видя еще почвы под снегом, он намеревался приехать не раньше мая.

Одновременно мы сочли нужным решительно вызвать Шолковского и пояснить ему, что положение наше очень серьезное. Ведь он забыл даже, что обещал нам закладную! После ряда телеграмм Шолковский наконец приехал, и Витя сообщил ему, что проект продать Сарны Голицыну отменяется. Шолковский очень одобрял эту продажу, и теперь это его огорчило, так как он был свыше головы в долгах. Витя передал ему другой проект о частичной ликвидации с помощью Воронина.

– Об этом нужно серьезно сговориться, сообща выработать условия, – говорил ему Витя, – чтобы при ликвидации не явилось никаких недоразумений!

Шолковский со всем соглашался.

– Чтобы производить раздел пропорционально вложенному рублю, – пояснял Витя.

Шолковский обещал посвятить нам весь вечер для всестороннего обсуждения этих вопросов, но хотел, пока светло, поохотиться. Он переоделся в специальный охотничий костюм с ботфортами и отправился с ружьем в сад. В саду ничего, кроме воробьев, не нашлось. Тогда он велел седлать Боди и, переодевшись в другой костюм, поехал кататься, красиво гарцуя на своей застоявшейся английской кобыле. А когда в сумерках он вернулся к обеду, ему подали телеграмму. Он прочел ее и решил немедля ехать в Бобруйск: дочка нездорова!

– Но когда же мы поговорим серьезно о деле! – допрашивал Витя.

– Я приеду через четыре дня.

Витя был недоволен.

– Нет, я вернусь, наверное, – уверял Шолковский, торопясь на вокзал, – я заказал охоту на четверг.

И для большей убедительности он вызвал Соукуна и приказал ему приготовить охоту и лесников: он приедет в четверг с охотниками.

– Но тогда нам опять не придется говорить о деле, – настаивал Витя.

Шолковский спешил к вокзалу и не слушал Вити: сроки, проценты, векселя! Все это так ему надоело!

Прошел четверг, прошла неделя, две и более, но не было ни охоты, ни Шолковского!

Нам удалось опять благополучно перевернуться с мартовскими платежами, переписывая векселя, но в конце апреля нас ожидало погашенье десяти тысяч Рапопорту, выручившему нас при погашении закладной Дерюжинского. Для этого у нас были ссуды за Гуту и Батуры, но выдача их все затягивалась: на Гуте появилось запрещение Судомира в шестьсот рублей к одному из покупателей Станкевичу! Опять переписка, Горошко послан в Могилев и пр.

Между тем теплые дни первой половины марта сменились холодами, метели замели все дороги, с трудом можно было перебраться в поселок за почтой. То была ежедневная обязанность Игната. За утренним кофе уже всегда была привезена им и почта, и свежие булки, чисто городские, которые выпекались в еврейской булочной. Пасха в тот год совпадала с Благовещением, и такое совпадение Кириопасхи[298], явление редкое, по словам старожил всегда сопровождалось стихийными невзгодами. Особенно ужасным был снежный ураган в великий четверг. Всю ночь нас с Витей бесконечно тревожила судьба караульщика Лощевского, сидевшего в своем шалаше, карауля карпов. Мы посылали к нему и Колю, и Игната, уговаривали, умоляли его прийти к нам обогреться, но он упрямо отказывался и всю ночь продрожал на своем посту. Это было ужасно!

Неудивительно, что Пасха прошла у нас невесело, несмотря на приезд Вячеслава из Саратова. Мы не решились морозить лошадей и кучера и не поехали к заутрене, почему и не разговлялись. Рискнувшие к нам приехать уже на третий день праздника Шталь, чтобы вечером сыграть партию винта с Вячеславом, проплутали в снегу целых два часа. Казалось, такая метель и снега могли бы хоть оградить нас от неприятностей внешнего мира, но они все же прорывались в нашу мирную обитель!

С одной стороны, Филатов продолжал требовать деньги и преследовать Кандыбу, грозя ему плетью и скандалом. Перепуганное семейство Кандыбы, окруженное добрыми друзьями, две недели жило взаперти, боясь выглянуть на улицу, пока Лиза не поехала искать защиты у губернатора и военного начальства, смиривших расходившегося родственника.

С другой стороны, Кулицкий всяк пытался нас посетить, «чтобы переговорить кое о чем». Мы отклонили его приезд телеграммой: «Принять Вас не можем», но тогда явилась его супруга. Родственник, якобы купивший Щавры, и крестьяне игуменские, купившие Щавры, но не понимавшие, кому же должны платить? Беспокоила нас и Шидловская Татá, ежемесячно получавшая нашу пенсию в пятьсот рублей, но не желавшая платить по векселю щавровского попа за брата.

А превыше всего тревожил нас срок двадцатого апреля, срок десяти тысяч Рапопорту. Он не мог переучесть наш вексель хотя бы на два месяца! Тогда мы с Витей в начале апреля опять двинулись в путь и расстались в Орле. Я приехала в Петербург, чтобы выцарапать ссуду за Батуры, а Витя поехал в Могилев, чтобы снять запрещение Судомира, тормозившее выдачу ссуды Гуты. Первые три дня в Петербурге я безвыходно провела у нотариуса и в Крестьянском банке, где насилу выцарапала семь с половиной тысяч батурской ссуды, а Витя, вызвав в Могилев Горошко и Станкевича, с помощью суда снял запрещение Судомира, но потерял при этом пятьсот рублей, потому что у Станкевича не было на это денег, и он заплатил за них Вите исполнительным листом на рашковскую тещу Судомира (!). Но зато возможно было теперь получить ссуду на Гуту и вовремя расплатиться с Рапопортом. Ссуда из Могилева была выслана в Петербург десятого апреля, и Вите пришлось ее дожидаться, я же поспешила в Сарны, потому что Голицын вновь поднял вопрос о продаже Сарн.

Московское имение было забраковано. Тогда взоры его администрации устремились на громадное лесное имение Тамбовской губернии, за сорок три тысячи десятин просили два миллиона. Граве с Лепиным находили, что князь осилит эту покупку, и дело подвигалось довольно успешно. Но вдруг выяснилось, что Дворянский банк с первого марта выдает лишь четыре процента листами, стоимостью в девяносто рублей. Это грозило князю потерей четырехсот тысяч на разнице курса, и хотя покупка Тамбовского имения не была окончательно отложена, ибо администрация искала еще выходы из сложившегося положения, но Граве, совсем было и не вспоминавший Сарны, вдруг опять капризным тоном стал требовать ответа, продаем ли мы, наконец, Сарны или нет? «Конечно, нет!» – отвечала я уверенно. Но Витя, вернувшись десятого апреля из Могилева, кажется, ответил Граве не так уверенно. Он