лепту в наше решение, но он не заинтересован в нем. – Женщина встала. – А сейчас мы вернемся в зал суда. Я оглашу приговор, и вы выслушаете его с достоинством. Затем перед камерами вы извинитесь за все свои нелепые высказывания и за попытку защитить преступника, уничтожившего четверть вашей страны. И после он будет казнен. Ради всеобщего блага, ради того, чтобы успокоились души невинно убиенных, и ради того, чтобы получили сатисфакцию все жертвы этой войны. Мы готовы дать то, чего ждут люди. Мы договорились? Мы услышали друг друга?

Саша кивнул. Не в ответ на вопрос, не в поддержку собственных мыслей и выводов, а машинально, преклоняясь перед судьбой и признавая свой проигрыш.

Он потерял Аврору, Анко, проиграл смерти Анджеллину. И вот теперь Александр.

К черту мнение прессы о нем самом, к черту слухи об их дружбе и подпорченную его заступничеством репутацию! Когда ему было дело до признания людей, если на кону были жизни тех, кого он действительно ценил? Он рискнул в этом суде по той же причине, по которой когда-то предпочел спасению собственной жизни Анджеллину: потому что не смог бы жить, зная, что не попытался, коря себя за то, что не боролся и сразу сдался.

И вот он снова проиграл. По-честному не вышло.

* * *

Зал снова заполнили люди. Мейджерс что-то шептал Александру, а тот все в том же неизменном положении, опустив голову и плечи, смотрел вниз и, казалось, не слушал.

Дирка и его секретаря среди вернувшихся в зал не оказалось.

Судьи и даже прокурор старались не смотреть на Сашу, тем самым убеждая всех, что не имеют ни к нему, ни к его словам никакого отношения. Саша полагал, что это лишь начало его «отмены» в светских кругах и не только, но это его совсем не волновало. На душе было так паршиво, как если бы он сам приговорил невиновного в угоду собственным интересам. Мысль, что ему не выстоять против этой машины, оказалась невероятно тяжела для осознания.

Ландау была права. В зале суда он один хотел настоящей справедливости.

Какая глупость! Какая чушь! По природе своей Саша не переваривал ложь и несправедливость, а смириться с таким абсурдом было выше его сил.

Стук молотка выдернул его из размышлений.

– Суд вынес вердикт по делу Александра Каннингема.

Все судьи под предводительством Ландау встали, а вслед за ними и все присутствующие, за исключением Саши.

– Провозглашается приговор суда: Александр Каннингем признается виновным в военных преступлениях, в развязывании войны, в преступлениях против человечности, в незаконном вывозе из Германской империи ее граждан, в насильственном удерживании граждан Германской империи, и приговаривается к смертной казни через смертельную инъекцию. Приговор выносится без возможности подать апелляцию и опротестовать решение суда. Дата казни: первое декабря две тысячи тридцать восьмого года. Александр, вам ясен приговор суда?

– Да, – впервые за все время проведения суда просиял Александр. – Ясен, ваша честь.

– В таком случае судебное заседание объявляется…

Саша встал, стукнув ладонями по столу так громко, что Ландау вздрогнула.

– Мистер Клюдер, что-то не так? – спросил она учтиво.

– Что вы, все так. Вы ведь всего лишь приговорили к смерти невиновного человека, да с такой легкостью, что это невольно наводит на мысли, что вам такое не впервой.

– Мистер Клюдер, не боитесь суда, так побойтесь бога…

– Это вам следует его бояться! – прикрикнул Саша. – Как можно услышать и увидеть все эти неоспоримые доказательства на глазах у всего мира и вынести смертный приговор?

– Александр Каннингем полностью признал свою вину и даже сам сдался полиции.

– С каких пор суд выносит смертный приговор, основываясь на одном только признании подсудимого?

– Этот человек уничтожил четверть вашей страны, а вы его защищаете? – прорезались в голосе Ландау нотки угрозы. – Мы начинаем думать, что у вас есть личный интерес.

– Личный интерес? – Саша сжал рубашку на груди. – Он спас мне жизнь и еще минимум четыремстам людям. Его шантажировала родная сестра, угрожая смертью человека, которого он любит, и его детей, и даже в такой ситуации он старался ей помешать.

– Послушайте, такая жертва ради пары человек не восхваляется.

– Но и не осуждается, если на кону жизни тех, кого любишь. Никому не пожелаешь того выбора, который встал перед ним. Два месяца меня искали как главного обвиняемого в деле о якобы убийстве Делинды, в то время как она похитила меня и держала на своей базе, каждый день подвергая пыткам. Избивая, не давая спать, моря голодом, позволяя каннибалке резать меня живьем по самую кость, подвергая публичным унижениям, в том числе сексуального характера, и угрожая изнасилованием заключенными. И спас меня именно Александр. Не вы, не суд, не полиция, не спецслужбы, не даже отец, который знал о том, где я, но не потрудился проверить, что именно делали со мной! – Саша не глядя указал на то место, где некогда сидел Дирк. – Никто из вас. Только Александр.

– Вы только что обвинили мистера…

– Да, обвинил, – развел Саша руками и хлопнул себя по бокам. – И вы даже представить себе не можете, какое влияние он оказал на эту войну!

Судьи переглянулись с нескрываемым возмущением, и взгляд Ландау машинально обратился к камерам.

Мурашки покрыли все тело Саши с головы до пят, и он больше не чувствовал ни страха перед последствиями, ни ограничений – правда стала ему дороже всего на свете. Чуть успокоившись, он продолжил тише, но все таким же твердым голосом:

– Вы не знаете всего, что знаю я, хотя и того, что вы услышали, достаточно, чтобы задуматься над целесообразностью приговора и как минимум отложить разбирательство. Но вы ведь вынесли приговор задолго до начала заседания. В тот момент, когда Александр сдался полиции и отправился на пытки и издевательства. Я видел, что делали с ним… – Он обвел зал испытующим взглядом. – Не хочет кто-то ответить за это? Почему все об этом молчат? С каких пор пытки, организованные правительством, стали нормой? Чем после этого вы лучше надзирательниц, истязавших людей на их базах? Тем, что вы при этом провозгласили себя правыми?

– Он совершил преступления против человечности…

– Я чего-то не знаю? Вышел новый закон, разрешающий пытать заключенных на выбор правительства?

– Он – особо опасный преступник, который, судя по протоколу, вел себя крайне агрессивно.

– Вы сами себе противоречите. Сам сдался и начал проявлять агрессию? Да вы видели его? Преступник он или нет, да хоть сам Адольф Гитлер, дознаватели не имели права так мучить его. Вправе наказывать его был только суд, и то после тщательного и справедливого разбирательства, а не для галочки, чтобы успокоить людей.

– Мистер Клюдер, – обратилась к нему Ландау грозно, упершись кулаками в стол, – вы и так пошатнули доверие к вам после заступничества за преступника и этого нелепого представления. Теперь же вы рискуете