человек, ужинают в ресторане в день рождения Александра, встречаются в лабиринте на съезде ордена, смотрят вместе фильмы, готовят и говорят, говорят, говорят. О, как соскучился Александр по их разговорам! Никто на целом свете не мог его так утешить и понять, как Каспар.

Сейчас же некому было его успокоить. Робин так и не отважилась прийти на его казнь. Саша тоже. Не решился наблюдать, как убивают его друга, которого ему не удалось спасти.

Александр улыбнулся уголками рта.

«И все же спасибо тебе, что не оставлял меня до последнего. Жаль, что я не смог сказать тебе об этом лично. И уже не смогу».

Александр вновь взглянул на мужчину рядом, выжидавшего, когда он закроет глаза и испустит дух. Лишь сейчас Александр заметил, как прекрасны глаза его убийцы: чудесная яркая синева смотрелась, как лазурные разводы на светло-голубом небе. Он чуть прищурился, выгнул брови, словно из жалости, и Александру показалось, что он печально ему улыбается.

Как знакомы эти глаза! Как знаком этот бархатный, низкий голос! Даже в шепоте его слышалось что-то родное и любимое.

О господи…

В угасающем сознании Александра родилась догадка. Он не верил в нее – не позволял себе такую радость, – но не мог от нее отделаться.

Он знал, что ему оставались секунды, и сознание судорожно старалось заставить немеющий язык сказать это. Произнести хотя бы шепотом. Он собрал последние силы, что у него остались, и вложил их в последнее, что ему довелось произнести: «Каспар».

Веки его опустились. Дыхание застыло.

Мужчина пощупал пульс, затем надел на запястье Александру специальный браслет. Бегущая зеленая полоска, отобразившаяся на экране браслета, с минуту оставалась неизменно прямой.

Он повернулся к охраннице и кивнул.

В зале раздались приглушенные рыдания.

49. Отчаяние

Саша зашел в лабораторию. Там было темно, словно в склепе, и холодно, как на морозной улице, но для принца, зашедшего в помещение в одной распахнутой до груди рубашке с небрежно закатанными по локоть рукавами, это было неважно.

Преодолев несколько шагов до стола в центре, он осмотрел стеклянные капсулы, подсвеченные холодным светом. Моника выполнила свое обещание – создала новые искусственные органы, способные держаться годами под влиянием ЗНР. Только Саша больше не был уверен, нужны ли они ему.

С каждым часом смерть подкрадывалась все ближе. Он чувствовал ее постоянное присутствие. Подпитываемый ею страх так ему осточертел, что принц был готов взвыть от отчаяния.

Пока была жива уверенность в том, что он делает нечто великое и значимое для человечества, смерть казалась ему вещью обыденной, неизбежной, а потому не заслуживающей лишних переживаний. Но эта уверенность давно умерла, и в душе его родился навязчивый страх конца, липкое ощущение, что жизнь прожита зря и в ней на самом деле не было ничего значимого; что все это было обманом, самовнушением, чтобы придать одинокой жизни хоть малейший смысл.

Все, что мог сделать с вакциной, он сделал и уже передал ее на испытание. Хотя ему пришлось собственноручно избавиться от формул, он успел их запомнить и воспроизвести. На новые исследования его уже не хватит. Так какой смысл умирать сейчас? Ради воспоминаний? Он ведь даже не поймет, что потерял.

Ноги сами отвели его к машине, которая когда-то должна была спасти Анджеллину, а руки запустили ее.

Оставшиеся частицы все еще находились в капсуле. Их можно было использовать для себя. Стереть из своей ДНК ЗНР, излечиться и начать новую здоровую жизнь, как и говорила Моника.

Он лег на стол внутри аппарата и закрыл крышку. Голографический таймер на стекле справа показывал: до запуска лечения осталось две минуты. Сто двадцать секунд, чтобы в последний раз вспомнить о том, что было Саше дорого, ведь когда он проснется, уже ничего не вспомнит. Яркими вспышками и неразборчивыми клочками света проносились перед глазами будто живые картины былых дней. Сердце то наливалось теплом, то его обдавало холодом и пронизывало болью, и так снова и снова.

Странная штука мозг! Он лихорадочно подкидывал в последние минуты прежней жизни совсем не то, из чего, как Саша думал, она состояла. Это был не процесс работы, не чтение драгоценных архивных документов, не радость от удачных проектов или выгодно проданных патентов. Он вспоминал объятия Анко, волнительные разговоры с Анджеллиной на балконе, в самолете и в спальне после объявления помолвки, долгие споры о любви, пари и забавные моменты с Меллом. Бессмысленные мелочи, не несущие никакой информационной нагрузки и малейшего смысла, – так раньше думал Саша об этом. Но приближающаяся смерть будто уничтожила черный покров, и он наконец прозрел. Теперь он увидел в этих «бессмысленных мелочах» в тысячу раз больше ценности, чем во всех его изобретениях, открытиях и вакцине вместе взятых. Все это, весь его образ жизни, стремления, планы и мечты, связанные с чем угодно, но не с ним самим, оказались красивой пустышкой. Он не мог поверить, что был так слеп и не замечал этого.

Да что ему эти архивные документы и библиотеки! Старые исписанные стопки бумажек в переплете, не более. И почему эта злополучная вакцина стала центром его жизни? Какого черта он потратил тысячи часов на нее, в то время когда даже не мог ответить ничего толкового на вопрос «Что ты любишь?»!

Ответить было нечего даже самому себе. Он знал сотни формул, дат, которые ни разу не пригодились, мог дословно пересказать никому не нужные исторические события, канувшие в небытие, мог часами рассуждать о смысле и философии жизни, о которой по большому счету знал только в теории – из скучных заумных книг. Ему не стоило труда завалить нудной информацией любых мастей, найти, что ответить на любой вопрос, не касающийся его самого… Но Саша совершенно терялся, если его спрашивали, что он любил. Какой абсурд!

И вот сейчас он лежал в ожидании, когда машина освободит его от влияния ЗНР, попутно стерев его знания, острый ум и дорогие воспоминания. Уничтожит единственное по-настоящему значимое в его жизни знание, рожденное в слиянии драгоценных воспоминаний, – знание об истинной ценности жизни.

Неужели новая здоровая, но опустевшая жизнь стоила таких жертв?

На глазах выступили слезы. Он закрыл рот рукой, чувствуя, как из груди рвется отчаянный крик; не зная, отчего ему так плохо и почему так сложно проигнорировать боль. Ведь раньше получалось. Раньше он уделял слезам лишь секунды, и те даже не успевали коснуться щек. Теперь же они одна за другой безостановочно ползли по вискам.

В сером тумане слез, застилавших глаза, возникло лицо Анджеллины, радостное и светлое. В голове зазвучал ее звонкий смеющийся голос, развевались на ветру белые юбки из тафты, переливающейся перламутровым золотом и изумрудом; в причудливом ослепительном свете, размывавшем очертания ее стройной фигуры, засверкали жидким золотом распущенные