– Левая рука мне не понадобится.

Дирк принялся обходить лабораторию.

– Ты только посмотри! Живого места тут не оставил! Все разрушил. И какая нелегкая тебя на это толкнула? Анджеллина?

Волосы Саши всколыхнулись.

– Сколько же новых эмоций она из тебя вытащила! А точнее, ее гибель. Не представляю, каково это – жить с таким тяжким грузом. Жить, зная, что по твоей вине погибла девушка, которая любила тебя…

Саша не особо удивился: Анджеллина оставила не одну подсказку, чтобы можно было догадаться о ее особом отношении к нему.

– И на это ты решил потратить наш последний разговор? На упреки?

Дирк осклабился, пожимая плечами.

– Что ты, конечно нет. По правде говоря, мне даже больно видеть тебя таким и осознавать, что… Ты просто уничтожил свою юность собственными руками. Знаешь, в чем огромная разница между тобой и Александром? Он тоже в какой-то момент был сломлен так, что даже не пытался цепляться за свою жизнь. Но он познал любовь во всех ее проявлениях. Он жил так, как не смог жить ты. Да, ради любви он страдал, пусть и недолго, но был счастлив. А ты, даже обретя возможность любить и быть любимым, отшвырнул ее куда подальше. Ты невероятно жесток к себе. Ты сделал это не для того, чтобы всего себя посвятить работе. Нет, это всего лишь отмазка. Ты сделал это, потому что боялся обрести счастье, а затем его потерять. Ведь тогда могло обнажиться твое истинное лицо. То самое, которое я увидел, когда ты слезно умолял меня спасти Анджеллину. То самое, которое я вижу сейчас. – Дирк наклонился к сыну, всматриваясь прямо в его несчастные глаза. Саша не пытался принять безучастный вид: знал, что не сможет. Сил для притворства не осталось. – Все это время ты спасал не Александра. Ты спасал себя. Спасал от преследовавшего тебя ощущения ничтожности и чувства вины. И что же, получилось?

Он выпрямился.

– Вижу, что не очень.

Придерживаясь за разрушенную машину, Саша поднялся на ноги.

– Твоя болтовня надоела мне. Ты надоел, – прошептал он уставшим голосом и оглянулся. – Все это надоело. Политика, война, вакцина, новые разработки, эта огромная ответственность… Я устал от этого. Больше не хочу даже слышать об этом.

Задор в глазах Дирка погас. Он открыл рот, чтобы возразить, но Саша его опередил:

– Уходи. Оставь бумаги. Я отправлю их после подписания.

– Ты истечешь кровью, если…

– Уходи! – прикрикнул Саша. – Я сам позабочусь о себе, если захочу.

Дирк смотрел на него внимательным, изучающим взором, и не мог понять, отчего ему так тяжело развернуться и уйти. Саша частенько становился жертвой собственной гордости. Ему всегда было важно выглядеть достойно даже в самые тяжелые моменты жизни. Особенно на глазах у людей. Особенно перед Дирком. Тому же было любопытно увидеть новые проявления его души. И вот наконец он лицезрел их, но ни ожидаемого удовлетворения, ни восторга, ни чувства превосходства не возникло. Только жалость и горькое понимание, что этот гордый, временами грубый и высокомерный принц, еще недавно способный противостоять целому миру, навсегда останется в его памяти таким, каким он увидел его в их последнюю встречу, – сломленным и несчастным.

51. Расплата

Выпивка стала для Дирка обыденностью и способом заполнить бездонную пустоту в душе. Слуги в особняке прилагали крепкие и не очень напитки ко всем блюдам без исключения, упорно ставя рядышком пиалу с закусками в надежде, что хоть в этот раз он к ним притронется. Но когда приходила пора убирать грязную посуду, они замечали, что опустело все – от бокала до тарелки с остатками мясного соуса, – кроме пиалы с тонко нарезанными кусочками сыра, оливками и копченым говяжьим беконом на шпажке.

Один только его секретарь Джон Салливан в эти дни мог зайти к нему, когда заблагорассудится, остальные же пьяного хозяина побаивались и без надобности не приближались к его спальне.

Сегодня он немного опаздывал. Дирк выжидающе сидел у окна, высматривая его машину. И вот наконец за воротами показался сверкающий черный «роллс-ройс». Преодолев усыпанную белой крошкой дорогу вдоль зеленых лужаек с причудливыми клумбами, засаженными низкими кустарниками и цветами, – Дирку никогда не нравилась слишком высокая растительность, – он подъехал ко входу.

Дирк знал, что не пройдет и пяти минут, как секретарь зайдет к нему. Так и случилось.

– Рад видеть тебя, – протянул ему руку Марголис.

– Я вас тоже, сэр. – Джон окинул взглядом кабинет, развел руками. – Что же это? Тут не продохнуть от зловония сигарет и алкоголя. Даже глаза щиплет. И воздух такой густой, хоть ножом режь!

– Ну не ворчи, дружище. Сейчас проветрю. Что же ты опаздываешь?

– Жена задержала.

Они уселись за стол.

– Тебе налить?

– Нет уж, ваш вид лишает всякого желания глотнуть хотя бы вина.

– А я не откажусь.

Дирк взял со стола бутылку, когда секретарь перехватил его руку.

– Нет, сэр, с вас хватит. Так и на тот свет раньше положенного отправиться можно.

– Да почему бы и нет, собственно? Уж лучше так, чем в адских мучениях.

– У меня есть для вас кое-что поинтереснее. – Джон вытащил из своего чемоданчика небольшой бутылек с переливающейся темно-золотистыми оттенками маслянистой жидкостью. – Вы уже почти спились. Это напиток ничем не уступит отменным алкогольным, но до пьянства не доведет. Его я буду рад отведать с вами.

– Что ж, давай сюда.

Они выпили по стопке, улыбаясь, вздыхая от накатившего жара и чуть жмурясь.

– Даже не верится, что это не способно довести до пьянства.

– Как вы себя чувствуете, сэр? У нас накопилось немало дел, в том числе связанных с вашим сыном. Хорошо бы решить их в ближайшее время.

– А что не так с Сашей?

– Я звонил ему, чтобы встретиться и оформить оставшиеся бумаги о наследовании вашего особняка. Все остальное уже готово. Но он не отвечает.

Дирк посерьезнел. Удивленным и впечатленным он не выглядел – скорее наоборот, словно услышал очевидную вещь. Но все же в его мутных бесцветных глазах что-то всколыхнулось.

– Бумаги подписать все же нужно, обычного завещания мало, – тяжело вздохнул он. Жар после выпитой стопки все не проходил, а, казалось, только усиливался. Мужчина расстегнул ворот рубашки вспотевшей рукой. – Нельзя, чтобы до особняка добрались дальние родственники. Умру, но ни пенни им не оставлю. Все только Саше.

Секретарь расслабил плечи.

– Увы, сэр, боюсь, что особняк придется оставить им на растерзание.

– И почему же?

– Вы уже не успеете его переоформить.

От смеси выпитых напитков за весь день и жара осознание продиралось к Марголису медленно и лениво, но он внезапно ощутил, как липкий страх одновременно со странным любопытством наполняют его сердце.

С самого начала секретарь казался ему не таким, как обычно. Голос, лицо и манера разговора принадлежали ему, сомнений в этом нет. Но глаза были добрыми, чужими и в то же время очень знакомыми. Они были похожи на глаза одного мертвеца, чьей смерти Дирк смог