чтобы не мешали стрелять, ругаешь батарею за медленный огонь. Грохот стоит такой, что собственного голоса не слышишь. Через полчаса все затихает, но лишь для того, чтобы через полчаса снова возобновиться, и так раза три за ночь. В моменты затишья беседуем с Полянским, делимся впечатлениями, доедаем ужин. Потерь почти не было, однажды все же Андреев был легко ранен в ногу. Или Полянский, вооружившись граммофонным рупором, начинает «дразнить» красных. «Красные, что же вы молчите? Переходите к нам, довольно вам за жидов сражаться. У нас белый хлеб, а у вас вобла». Наконец красные не выдерживают, и слышится ответ: «А у нас есть махорка». – «Махорка! Мы курим лишь английские сигареты». – «Дай закурить!» – слышится голос от красных. «Сейчас!» – кричит Полянский, и вместо сигареток летит 6″ бомба. На время все в лесу затихает. Но не надолго, Полянский их снова задирает, разгово кончается руганью с красной стороны, и для вразумления снова летит 6″ бомба. Подходит Успенский и умоляет прекратить переговоры: «Спать пора». Около 4 часов все затихает, и мы снова закусываем перед сном. Настроение радостное и бодрое – этой перестрелкой мы купили себе спокойный сон до утра. Утром и часто весь день тихо, можно беспрепятственно бродить открыто по окопам, и я возвращаюсь в Хотыницы, не опасаясь получить пулю в лоб.

Днем было по большей части тихо, и я занимался делами батареи. Ходил по деревне, говорил с крестьянами, раздавал им получаемые мною от Н.Е. Маркова прокламации. Когда мы отступали, я, идя в замке батареи, разбрасывал эти листки по дороге. Раз получил приглашение от семьи моего наблюдателя Худикова «откушать» у него дома, он был из Хотынцев. Семья его была крепкая и крайне антибольшевистская. После дежурств в Мокрой Дедине ложился на наблюдательном пункте и крепко засыпал, но выспаться все же редко удавалось.

Однажды после моего дежурства в Ледине меня навестил командир дивизиона капитан Макаров, с которым пришлось выяснять многие назревшие вопросы. Между прочим, и о положении в батарее штабс-капитана Георгия Иосифовича Квятковского, который вернулся в батарею. По правилам, все офицеры, попадавшие к нам в армию из красной, подлежали суду чести, после чего шли в части, где еще не сразу попадали на должность, а отбывали известный срок под наблюдением своего начальника части. Я настаивал на том, чтобы по отношению к Квятковскому не применялись бы такие правила, и я заявил о своем намерении назначить его старшим офицером батареи. Во всей истории с Ревельским полком он не был виноват, а свою преданность нашему делу доказал своим переходом со взводом к нам. Мое мнение восторжествовало, и Квятковский занял свою должность. Он был симпатичный, но очень простой человек. Уже в эмиграции мне говорили, что он был сыном хуторянина Юга России, кончил Киевский кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. К сожалению, он был крайне невезучий человек, и часто при его дежурствах на наблюдательном пункте батарея попадала в какие-нибудь трудные обстоятельства, поэтому я избегал посылать его в рискованные предприятия. Одновременно с ним, около 20 числа, в батарею прибыл штабс-капитан Иван Иванович Демидович219 и поручик Александр Васильевич Орлов220, последний был ливенцем. Батарея пополнилась, и у меня явилась возможность послать Андреева на помощь Айону.

1 августа я был вызван временно командующим Волынским полком подполковником Бирком, который сообщил мне о переходе на новую позицию, а возможно, что и окончательном отходе за Лугу. У деревни Килли, как оказалось, красные, обойдя эту деревню, атаковали находящиеся там части конноегерей, сбили их и начали наступление в направлении Тикописи. Веймарн успели эвакуировать, и на совещании в штабе корпуса был решен отход за Лугу.

На нашем участке отход обошелся вполне благополучно. Начали мы его в 9 с половиной часов утра. Стреляли до последней минуты, так как у Мокрой Ледины показалась красная кавалерия, но она скоро скрылась, и мы снялись с позиции совершенно спокойно.

В деревне Коложицы собрался 11-й батальон волынцев, к которому мы присоединились. Мимо деревни Ястребино мы двинулись на деревни Беседы, Выползово, где встретили Конную батарею с Вятским и Красногорским полками. Далее шли на Забелье – Юрки и перешли Лугу через Муравейный мост. Перейдя реку, мы остановились. Здесь собрались части двух дивизий, штабы, артиллерия, обозы. Теснота была неимоверная, так что, протянувшись немного по дороге, пришлось остановиться прямо в лесу.

Перехода этого я очень боялся, считая его испытанием для большинства моих солдат их преданности нашему белому делу. Батарея к этому времени состояла главным образом из уроженцев Петергофского и Ямбургского уездов. Гдовский уезд, а в особенности местность около озера Самро, где живут «самряки», – совершенно чуждый русским, чухнам и эстонцам, составлявшим большинство населения первых двух уездов. Я был почти уверен в побегах, к счастью, мои опасения не оправдались. Ни один человек не отстал и не исчез, весь ненадежный элемент бежал раньше, и батарея стала, по-видимому, действительно белой.

Единственный инцидент у меня был с Яницким. Он заведовал обозом, и ему было приказано выйти на путь нашего следования к назначенному часу. Конечно, его на условленном месте вовремя не оказалось. Отстав от батареи, я долго его ждал и его появление в бричке, рядом со своей женой, встретил соответственным замечанием. В дороге он, по обычаю, еще пытался «спартизанить» лошадей у Балтийского полка. Все это переполнило чашу моего терпения, и я на первом же переходе отчислил его от батареи и отправил в тыл. Таким образом, и офицерский состав батареи, наконец, был очищен от нежелательных или ненужных элементов.

* * *

Гдовский уезд отделен от северной части С.-Петербургской губернии полосой лесов по обоим берегам реки Луги. Леса эти тянутся во всех направлениях на десятки и сотни верст. Взобравшись на высокую триангуляционную вышку, я прямо ахнул, никогда еще я не видел такой огромной площади леса. Он стоял сплошной стеной, редкие деревни не были видны, скрытые высокими деревьями. Мост у Муравейно, через который мы перешли на южный берег Луги, был в этом районе единственной связью между берегами. 12 верст, отделявшие Муравейно от села Долгая Нива, мы шли бесконечно долго. Обозы застревали в сыпучем песке, измученные лошади, выбиваясь из сил, останавливались. Кое-как добрались до деревни Загорье, где и заночевали. Пока мы стояли, мимо нас проходили части дивизии и прошел штаб корпуса. Проездом Неведомский сообщил мне о смерти Михаила Михайловича Виланда (конногренадера и члена нашей организации), он служил в конноегерях и был убит в одном из последних боев.

Наутро выступили дальше и через район Ликовска – Данилово