Малли. На севере наш фронт шел приблизительно до дороги на Котлы, а затем на Гурлево, Ушевицы, Мокрую Ледину впереди Хотыниц на поселок Прологи – Полобицы, Сырковицы, Яблоновицы, Лемовжа, Осмино и т. д. Один день был крайне тревожным, так как красные заняли деревню Килли. Был отдан приказ об отходе, но Ветренко отказался исполнить его немедленно, и, к счастью, к вечеру положение было восстановлено, причем был захвачен красный броневик. При восстановлении положения работал также эстонский автомобиль «Эстония», самодельная машина, броня которой была собрана из орудийных и пулеметных щитов. Все же Молосковицы понемногу эвакуировались, были увезены поезда и все лишние грузы.

От Хотыниц до станции Молосковицы было рукой подать. Разные дела, хлопоты хозяйственного порядка, а также необходимость полной информации об общем положении заставляли меня, в спокойные дни и оставляя на наблюдательном пункте заместителя, ехать на станцию. Там царило оживление. В вагонах стоял штаб полковника Ветренко, в интендантстве можно было навести справку о возможностях получения снарядов и обмундирования, поклянчить телефоны, провод и т. д. Там же кто-нибудь только что приехавший из Ревеля сообщал ворох новостей, слухов и рассказов из «первоисточника». Однажды на станции меня окликнула жена, работавшая на передовом перевязочном пункте, ее туда по ее просьбе командировал Филиппов, она рассчитывала меня встретить. К этому времени я сильно оброс бородой, и жена меня издали и не признала, не будь на мне желтые финские сапоги. От нее я узнал многое, о чем в приказах и распоряжениях не говорилось.

Со станции я однажды поехал навестить батарею брата. У него был тихий участок, и офицеры батареи, кроме одного дежурного, коротали время в деревне Смолеговицы. К брату приехали из Финляндии два наших молодых офицера л. – гв. Конной артиллерии Николай Зубов215 и Иван Унковской216, брат последнего был там же добровольцем в команде разведчиков. Идя мимо кладбища деревни, я заметил на нем непривычной формы каменные кресты. Это были так называемые «шведские кресты», поставленные на шведские могилы в те времена, когда в этом краю велась вековая, упорная и кровопролитная борьба между Россией и Швецией. Эти вписанные в круг высеченные из камня, со своеобразным узором кресты разбросаны во многих местах С.-Петербургской губернии.

Будучи на станции, я побывал, конечно, тоже и у полковника Ветренко. Я его впервые видел в обстановке штаба дивизии, только что ему доверенной. Ветренко привел кадры 53-го Волынского полка из Киева в Псков, где, еще до поражения Германии, предполагались русские белые формирования. В Киеве в то время формировались воинские части лишь украинские. Как офицер Генерального штаба, он был грамотный начальник дивизии, упорный в бою командир и лично храбрый. Кроме желания получить от него поддержку в моей борьбе за 2-й взвод, мне хотелось получить о нем более полное впечатление. Он меня встретил просто и дружественно, при нем жила его жена, тут же вертелся и его четырехлетний сын. Деловой разговор был закончен, подали чай, и жена поддерживала беседу. Как это часто бывает с людьми, не жившими в Петербурге и не представлявшими себе размеров столицы, она начала мне называть несколько фамилий своих знакомых, спрашивая, не знаю ли я их. Я ответил отрицательно. Полковник, желая, по-видимому, поставить точку на болтовне жены, неожиданно «пошутил»: «А ты их откуда знаешь? Верно, когда была в б…… (публичном доме)?» Я обалдел от неожиданности, но «мадам» Ветренко не смутилась. Можно было поразиться грубости нравов, царящей в семье начальника дивизии. Один из ординарцев рассказывал мне подслушанный разговор: «Ленька (так звали сынишку Ветренко), что ты ищешь?» – спросили мальчишку. «Ах!..… (последовала матерщина) Мундштук потерял!» – отвечал сынок. (Мне до сих пор не хочется верить рассказу гвардии капитана Джаврова217, командира 1-го батальона Красногорского полка, о судьбе Ветренко. Джавров его встретил с женой и сыном на Брест-Литовском вокзале, это было незадолго до второй войны. Его поляки высылали в Совдепию по обвинению в шпионстве в пользу советов. – А.С.Г.)

С 21 июля началось оживление на левом фланге нашего участка, а именно на нашем стыке со 2-й дивизией у Мокрой Дедины. Пришлось установить постоянное дежурство на этом участке, так как из Хотыниц наблюдать это место было невозможно. Но так как атаки красных происходили только ночью, то обыкновенно мы приходили на дежурство около 8 часов вечера и оставались всю ночь. Мы чередовались с Андреевым, то есть один дежурил в Мокрой Ледине, другой в Хотынцах, больше офицеров не было, и должен сказать, что в то время Андреев был моим единственным и неустанным помощником. На участке Мокрой Ледины стояла 9-я сотня волынцев, она была составлена из добровольцев Ямбургского уезда стараниями военного чиновника Успенского. Бежал он из Сестрорецка при помощи заведующего тамошней большевистской разведки графа Симонича (ныне расстрелянного красными). Симонич во время войны состоял в русской свеаборгской разведке. Впоследствии поступил в красную разведку и, как знаток Финляндии, был назначен в Сестрорецк. По-видимому, он работал на две стороны, и его агенты в Финляндии, Дак (Дембовский), Ленц и Брокман, доставляли сведения в белые организации, но возможно, что некоторые сведения о Финляндии давались ими и красным. Всю данную ему Симоничем сумму денег Успенский истратил на формирование своей сотни. Командиром был штабс-капитан Полянский218, просидевший 6 месяцев в псковской тюрьме и не расстрелянный лишь благодаря тому, что все 6 месяцев симулировал сумасшествие. Дежурство из ночи в ночь проходило по шаблону, но в то же время весьма оживленно. Опишу одно из них. Иногда посмотреть, «что такое бой», в гости к Полянскому приходили сестры из полкового лазарета. Полянский был очень гостеприимный хозяин, остроумный и неистощимый собеседник. Он презабавно пел всевозможные песенки, часто своего сочинения, играл на гитаре и на скрипке, причем великолепно подражал на ней пению канарейки и соловья. Тут же стоял граммофон. Около 12 часов ночи (по большевистскому времени 3 часа утра) с опушки занятого красными леса слышалась команда: «Прямо по белым б…… пальба взводом! Батальон, пли!» – и начинался сущий ад. Бегом, под градом пуль, мы отправлялись на свои места – Полянский к бомбомету, я к телефону. Одновременно начинался артиллерийский обстрел красных. Между прочим, в одну из этих ночей наш стол с недоеденным ужином был разнесен в щепы артиллерийским снарядом красных. Трудно описать ощущения такого боя, который состоит из непрестанных нервных толчков от пролетающих пуль, рвущихся снарядов, взблесков разрывов. По телефону передаешь команду на батарею, но прямой связи нет, а потому пользуешься полковым телефоном. Из штаба полка по тому же телефону справляются, что происходит на участке, ругаешься,