Директора «Бомбей Кроникл» обратились ко мне с просьбой взять на себя ответственность за выпуск газеты. Мистер Брелви уже числился ее штатным сотрудником, а потому на мою долю приходилось не так уж много работы, хотя это все равно налагало на меня дополнительные обязательства.

Но на сей раз меня «выручило» само правительство, распорядившись приостановить издание «Бомбей Кроникл».

Друзья из числа управляющих «Кроникл» — Умар Собани и Шанкарлал Банкер — издавали, кроме того, газету «Янг Индиа». Они предложили мне стать редактором «Янг Индиа» и, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся после закрытия «Бомбей Кроникл», выпускать «Янг Индиа» не один раз, а дважды в неделю. Я поддержал их предложение. Я хотел объяснить людям внутренний смысл сатьяграхи. Кроме того, я надеялся честно освещать ситуацию в Пенджабе. В каждом слове, что я писал, крылась потенциальная сатьяграха, и власти прекрасно понимали это. Поэтому я с радостью принял предложение друзей.

Вот только дойдет ли до индийской общественности смысл сатьяграхи, если издание будет выходить на английском языке? Бо́льшая часть моей работы велась в Гуджарате. Индулал Яджник в то время близко общался с Собани и Банкером. Он редактировал ежемесячник «Навадживан», публиковавшийся на гуджарати при финансовой поддержке Собани и Банкера. Они передали ежемесячник в мое полное распоряжение. Позже ежемесячник превратился в еженедельник.

Тем временем правительство разрешило возобновить издание «Кроникл», и «Янг Индиа» снова стала еженедельной. Публиковать два еженедельника в двух разных городах было неудобно и влекло за собой дополнительные расходы. Поскольку «Навадживан» издавался в Ахмадабаде, по моему предложению туда же перенесли и «Янг Индиа».

Была и другая причина. Опыт работы в «Индиан опиньон» показал, что любое такое издание нуждается в собственном печатном станке. Законы о печати, действовавшие тогда в Индии, были таковы, что существующие типографии, которые, естественно, работали ради получения прибыли, могли отказаться печатать статьи с изложением моих взглядов. Иметь свою типографию было необходимо, а поскольку ее легче всего было основать в Ахмадабаде, то еще и поэтому я предложил перевести «Янг Индиа» туда.

Через эти два издания я попытался объяснить читающей публике принципы сатьяграхи. Обе газеты выходили большими тиражами, которые в какой-то момент достигли сорока тысяч экземпляров каждый. Но если тираж «Навадживана» рос стремительно, то тираж «Янг Индиа» увеличивался медленно и постепенно. После того как меня посадили в тюрьму, тиражи обеих газет упали и сейчас составляют менее восьми тысяч экземпляров.

С самого начала я был против публикации в газетах рекламных объявлений. Не думаю, что издания от этого много потеряли. Напротив, я уверен, что такой подход в значительной степени позволил им сохранить независимость.

Так случилось, что эти газеты дали мне возможность оставаться в мире с самим собой. Поскольку и речи быть не могло о немедленном возвращении к гражданскому неповиновению, издания помогли мне высказывать свое мнение и вселять уверенность в читателей. А потому я считаю, что оба органа хорошо послужили интересам народа в час суровых испытаний и внесли свой скромный вклад в борьбу с тиранией и тяготами военного положения.

Сэр Майкл О’Двайер возложил на меня всю ответственность за произошедшее в Пенджабе, а некоторые молодые люди-пенджабцы считали меня виновным и во введении военного положения. Они полагали, что если бы я не прекратил кампанию гражданского неповиновения, то не произошло бы и бойни в Джаллианвала-багх. Некоторые дошли до того, что угрожали мне убийством и советовали не приезжать в Пенджаб.

Однако сам я считал занятую мной позицию настолько правильной и безупречной, что, как мне казалось, ни один разумный человек не мог неправильно истолковать ее.

Мне не терпелось попасть в Пенджаб. Я никогда прежде не бывал там, и потому мне так хотелось взглянуть на все своими глазами. Доктор Сатьяпал, доктор Китчлу и пандит Рамбхадж Дутт Чоудхари, приглашавшие меня в Пенджаб, в то время находились за решеткой, но я предчувствовал, что правительство не посмеет держать их в заключении слишком долго. Многие пенджабцы приходили встретиться со мной, когда бы я ни оказался в Бомбее. Каждый раз я пользовался случаем и старался ободрить этих людей, успокоить их. В те дни моя уверенность в себе была заразительной.

Но вот мой визит в Пенджаб приходилось снова и снова откладывать. Вице-король отвечал неопределнным «не сейчас» всякий раз, когда я обращался к нему за разрешением отправиться туда.

А тем временем была создана комиссия Хантера для расследования действий правительства Пенджаба в условиях военного положения. Мистер Эндрюс уже сумел добраться до Пенджаба. Его письма содержали душераздирающие описания событий, и у меня сложилось впечатление, что зверства, совершенные в период военного положения, были гораздо более жестокими, чем сообщалось в прессе. Эндрюс уговаривал меня срочно приехать и присоединиться к нему. Одновременно Малавияджи слал мне телеграммы с требованиями также как можно скорее прибыть в Пенджаб. Я вновь телеграфировал вице-королю, спрашивая разрешения поехать в Пенджаб. В ответной телеграмме он сообщил, что даст мне такую возможность совсем скоро. Насколько помню, мне было разрешено отправиться в путь 17 октября.

Сцена, свидетелем которой я стал по прибытии в Лахор, навсегда останется в моей памяти. Железнодорожный вокзал от одного конца платформы до другого был заполнен людьми. Казалось, все население города покинуло свои дома и устремилось на встречу с близким родственником после долгой разлуки. Царила атмосфера безудержной радости. Меня поселили в принадлежавшем ныне покойному пандиту Рамбхаджу Дутту бунгало, а опекать меня поручили шримати Сарала Деви. И это стало настоящим бременем, поскольку тогда любое место, где меня размещали, сразу превращалось в караван-сарай, да и теперь ничего не изменилось.

В то время, пока главные пенджабские политические лидеры отбывали тюремное заключение, их место заняли пандит Малавияджи, пандит Мотилалджи и ныне покойный свами Шраддхананджи. С Малавияджи и Шраддхананджи я был близко знаком и раньше, но это стало первой для меня возможностью вступить в дружеские отношения с Мотилалджи. Все эти лидеры, как и местные общественные деятели, избежавшие тюремного заключения, собрались вместе и сразу заставили меня чувствовать себя среди них как дома. В их кругу я даже самому себе не казался чужаком.

То, как мы единогласно пришли к решению не давать показаний комиссии Хантера, теперь уже давняя история. О наших мотивах много писали, и я не считаю необходимым повторять все это здесь. Достаточно сказать, что я по-прежнему считаю наше общее решение бойкотировать комиссию абсолютно верным и оправданным.

После бойкота комиссии Хантера мы решили создать собственную неофициальную комиссию, чтобы провести подобное же расследование, но от имени Индийского национального конгресса. Пандит Малавияджи назначил членами комиссии пандита Мотилала Неру, покойного ныне Дешбандху Ч. Даса, Аббаса Тьябджи, М. Р. Джаякара и меня. Мы поделили между собой территорию для проведения расследования. Ответственность за организацию работы комиссии была возложена на меня, а поскольку работа в наибольшем числе районов также досталась мне, я получил редкую возможность понаблюдать за населением Пенджаба и за жизнью в пенджабских деревнях.