Произошедшее в Дели с различными вариациями повторилось в Лахоре и Амритсаре. Доктора Сатьяпал и Китчлу настоятельно просили меня приехать в Амритсар. В то время я не был даже знаком с ними, но передал сообщение о своем намерении побывать в Амритсаре сразу же после визита в Дели.

Утром 6 апреля жители Бомбея собрались на Чаупати, чтобы омыться в море, после чего всей процессией двинулись в сторону Тхакурдвара. В процессии было много женщин и детей. Присоединились и мусульмане. Из Тхакурдвара некоторые из нас, кто тоже участвовал в процессии, были приглашены друзьями-мусульманами в расположенную по соседству мечеть, где миссис Найду и меня уговорили произнести речи. Виталдас Джераджани предложил, чтобы мы там же незамедлительно призвали людей к индусско-мусульманскому единству и свадеши. Но я отверг предложение, заметив, что к подобному нельзя призывать в спешке и что нас должно удовлетворить уже достигнутое в тот день единство. Принятый однажды обет, сказал я, не может быть впоследствии нарушен, а потому необходимо, чтобы люди в полной мере понимали последствия свадеши и серьезные обязательства, налагаемые на них обетом единства индусов и мусульман. Закончилось все тем, что я внес альтернативное предложение: те, кто действительно и осмысленно хотел принять такой обет, должны собраться вновь на следующее утро.

Нужно ли упоминать о том, что хартал в Бомбее прошел чрезвычайно успешно? Все было заранее подготовлено для кампании гражданского неповиновения. Мы обсудили только два или три вопроса и решили, что кампанию следует проводить в знак протеста лишь против таких законов, которым народным массам будет легко не подчиниться. Например, налог на соль был крайне непопулярен, и уже некоторое время существовало движение за его отмену. Я предложил, чтобы люди сами выпаривали соль из морской воды и не платили соляной подати. Мое второе предложение касалось продажи запрещенной литературы. Две из моих книг («Хинд сварадж» и «Сарводая» — перевод «Последнему, что и первому» Рёскина на гуджарати) как раз уже попали под запрет, что было на руку протестующим. Печатать их и открыто продавать было наиболее легким способом начать гражданское неповиновение. Книги были выпущены достаточно большими тиражами, и распродавать их решили в день массового митинга, после окончания поста.

Вечером 6 апреля целая армия добровольцев стала продавать книги. Шримати Сароджини Деви и я сам приехали туда на машине. Все тиражи очень скоро раскупили. Полученные средства мы намеревались использовать для дальнейшего развития кампании гражданского неповиновения. Книги продавались по четыре анны за экземпляр, но никто не покупал их за эту цену — почти все платили больше. Многие вообще выкладывали все имевшиеся у них деньги. Давали пять и десять рупий, а один из покупателей не пожалел пятидесяти рупий! Мы объясняли каждому, что он рискует быть арестованным и сесть в тюрьму за покупку запрещенной литературы, но в тот момент люди утратили страх даже перед тюремным заключением.

Как мы узнали позже, правительство предпочитало думать, что книги, которые оно запретило, на самом деле не продавались, а те, что продали мы, формально не являлись запрещенной литературой: перепечатку правительство считало новым изданием, которое еще не было запрещено цензурой, а потому продажа и покупка таких книг не нарушили закона. Эта новость нас всех разочаровала.

На следующее утро была организована специальная встреча для желающих участвовать в свадеши и принять обет единства индусов и мусульман. Только тогда Виталдас Джераджани убедился, что не все то золото, что блестит. Пришла лишь небольшая группа людей. Я отчетливо помню сестер, присутствовавших на этой встрече. Мужчин тоже явилось немного. Я заранее набросал слова обета и принес написанное с собой, а затем подробно объяснил собравшимся его суть. Малочисленность собрания не расстроила и не удивила меня, поскольку я давно понял, что люди хотят участвовать лишь в мгновенно захватывающей их деятельности, а спокойная конструктивная работа их не интересует. Это справедливо и по сей день.

Но я расскажу об этом в отдельной главе. Вернемся к начатой мной истории. В ночь на 7 апреля я отправился в Дели и Амритсар. 8 апреля добрался до Матхуры, где поговаривали о моем вероятном аресте. На следующей после Матхуры станции меня встретил Ачарья Джидвани, с полной определенностью сообщил, что я буду арестован, и предложил мне помощь. Я поблагодарил его и заверил, что непременно воспользуюсь его услугами, если в них возникнет необходимость.

Прежде чем поезд достиг станции Палвал, я получил письменный приказ, по которому мне запрещалось пересекать границу Пенджаба, поскольку мое появление могло спровоцировать беспорядки. Полицейские попросили меня сойти с поезда. Я отказался и ответил им так:

— Я направляюсь в Пенджаб по приглашению и не для того, чтобы спровоцировать беспорядки, а наоборот, чтобы предотвратить их. Прошу меня простить, но я не могу подчиниться такому приказу.

Наконец поезд остановился в Палвале. Со мной был Махадев. Я попросил его ехать в Дели, предупредить свами Шраддхананджи о том, что случилось, и убедить людей сохранять спокойствие. Ему нужно было объяснить всем, почему я решил не подчиняться приказу властей и смириться с последствиями неподчинения, а также почему я буду считать нашей общей победой, если мы сумеем сохранить полнейшее спокойствие независимо от наказания, которое я могу понести.

На станции Палвал меня сняли с поезда и взяли под стражу. Вскоре прибыл поезд из Дели. Полицейские сопроводили меня в вагон третьего класса. По прибытии обратно в Матхуру меня отвели в полицейские казармы; ни один из офицеров не мог сказать мне, как со мной поступят дальше или куда направят. В четыре часа утра меня разбудили и посадили в товарный поезд, следовавший в Бомбей. В полдень меня снова сняли с поезда в Савай-Мадхопуре. Мистер Боуринг, инспектор полиции, прибывший почтовым поездом из Лахора, стал теперь распоряжаться мной. Вместе мы сели в купе вагона первого класса, и из обычного арестанта я превратился в «арестанта-джентльмена». Мистер Боуринг начал с многословного панегирика сэру Майклу О’Двайеру. Сэр Майкл, по его словам, не имел ничего против меня лично, он лишь опасался беспорядков, если я появлюсь в Пенджабе, и так далее. Под конец инспектор попросил меня добровольно вернуться в Бомбей и пообещать не пересекать границы Пенджаба. Я отвечал, что не могу подчиниться приказу и не готов вернуться назад добровольно, после чего инспектор заявил, что вынужден действовать по закону.

— Но как вы поступите со мной? — спросил я.

Он ответил, что сам еще не знает и будет дожидаться дальнейших распоряжений.

— А пока, — сказал он, — я доставлю вас в Бомбей.

Мы доехали до Сурата. Здесь меня передали другому офицеру полиции.

— Теперь вы свободны, — сказал он мне, когда мы вернулись в Бомбей. — Однако будет лучше, если вы сойдете с поезда ближе к Марин-Лайнс, где я специально остановлю для вас поезд. Высока вероятность, что в Колабе соберется большая толпа.

Я сказал ему, что буду только рад исполнить его пожелание. Он был удовлетворен и поблагодарил меня за послушание. Соответственно, я покинул поезд в Марин-Лайнс. Экипаж одного из моих друзей по чистой случайности как раз проезжал мимо станции. Я сел в него и доехал до дома Ревашанкара Джхавери. Друг сообщил мне, что известие о моем аресте вызвало в народе волнение и заставило людей действовать необдуманно.