Я призвал людей признать свою вину, а правительство — никого не наказывать. Ни те ни другие не вняли моим призывам.

Сэр Раманбхай, ныне покойный, и еще группа граждан Ахмадабада пришли ко мне с просьбой приостановить сатьяграху. В подобной просьбе не было нужды: я уже и сам принял такое решение, поскольку люди никак не могли усвоить урока спокойствия и порядка. Друзья покинули меня вполне удовлетворенными.

Однако были и другие — те, кого совсем не обрадовало подобное решение. Они считали, что массовая сатьяграха так и останется недостижимой, пока я жду повсеместного спокойствия и считаю его обязательным условием для начала кампании. Мне было жаль, но приходилось соглашаться с ними. Если даже те, среди кого я сам проводил просветительские мероприятия и от кого ожидал готовности к ненасилию и самопожертвованию, прибегали к насилию, то сатьяграха, разумеется, была невозможна. Я твердо верил, что тот, кто хочет возглавить народ во время сатьяграхи, обязан уметь сдерживать людей в рамках ненасилия, которое необходимо. Того же мнения я придерживаюсь и сейчас.

Почти сразу после митинга в Ахмадабаде я отправился в Надиад. Именно там я впервые произнес фразу «огромная, как Гималаи, ошибка», которую теперь так часто употребляют. Еще в Ахмадабаде я начал смутно понимать, что допустил просчет. Но только добравшись до Надиада, увидев все своими глазами и услышав сообщения об арестах многих людей в округе Кхеда, я внезапно понял, что совершил очень серьезную ошибку, когда призвал население Кхеды и других мест к гражданскому неповиновению — преждевременно, как мне казалось теперь. В тот день я выступил на митинге, и мое публичное признание совершенной ошибки вызвало насмешки. Но я ни разу потом не пожалел о своем признании, поскольку всегда считал, что если изучаешь собственные ошибки через увеличительное стекло, а с ошибками других поступаешь противоположным образом, то получаешь хотя бы отчасти верную оценку и тех и других. Более того, я полагаю, что скрупулезное соблюдение этого правила необходимо для того, кто хочет стать настоящим сатьяграхом.

Давайте теперь рассмотрим, в чем заключалась моя «огромная, как Гималаи, ошибка». Прежде чем человек будет готов к осуществлению на практике принципов гражданского неповиновения, он должен добровольно научиться уважительно относиться к государственным законам. По большей части мы подчиняемся этим законам из страха перед наказанием за их нарушение, и это в особенности относится к тем законам, которые не затрагивают наших моральных принципов. К примеру, честный и уважаемый человек не начнет внезапно воровать, независимо от того, есть закон, запрещающий воровство, или нет, но тот же самый человек не устыдится, если не включит фонарь на велосипеде в темное время суток и тем самым нарушит правило. Сомнительно даже, что он хотя бы прислушается к совету быть более осторожным в подобных случаях. Однако он будет соблюдать любое обязательное правило подобного рода только из желания избежать неудобств, связанных с наказанием за нарушение. Такое подчинение, впрочем, не становится добровольным, как того требует сатьяграха. Участник сатьяграхи соблюдает законы своего общества сознательно и по доброй воле, поскольку считает это своим священным долгом. Только если человек уважает законы общества и ревностно подчиняется им, он получает право судить, какие из законов хороши и справедливы, а какие несправедливы и плохи. Только тогда он получает право гражданского неповиновения некоторым законам при определенных обстоятельствах. Моя ошибка заключалась в том, что я не следовал этому важному правилу. Я призвал людей начать кампанию гражданского неповиновения, прежде чем они оказались к ней готовы, и эта ошибка кажется мне такой же огромной, как Гималаи. Как только я оказался в округе Кхеда, все воспоминания о прежней успешной сатьяграхе там нахлынули на меня, и мне оставалось лишь удивляться, как я не сумел понять столь очевидной вещи. Я осознал, что, прежде чем люди будут готовы приступить к гражданскому неповиновению, им следует глубже вникнуть в его смысл. А потому перед началом новой массовой кампании необходимо прежде всего собрать группу добровольцев, искренне преданных, уже проникшихся истинным пониманием строгих правил сатьяграхи. Они смогут донести это понимание до других людей, а затем пристально следить, чтобы те не сбивались с верного пути.

С такими идеями я добрался до Бомбея, где собрал группу добровольцев-сатьяграхов через базировавшуюся там организацию «Сатьяграха сабха» и с их помощью начал объяснять людям глубокий смысл и подлинное значение сатьяграхи. Работа заключалась главным образом в распространении просветительских листовок.

Но пока велась эта деятельность, я смог понять, как сложно заинтересовать людей мирной стороной сатьяграхи. Да и добровольцев удалось собрать не так много, как хотелось бы. Кроме того, даже те, кто вызвался помогать, не хотели заниматься регулярно и систематически. Шли дни, и число новых рекрутов не увеличивалось, а постепенно уменьшалось. И я осознал, что подготовить людей к кампании гражданского неповиновения будет не так-то просто.

Так и случалось, что, пока движение в поддержку ненасилия неуклонно, хотя и медленно развивалось, правительство прибегало все к новым и новым необоснованным репрессиям. В самой своей уродливой форме этот процесс проявился в Пенджабе. Лидеров брали под арест, было введено военное положение, царило беззаконие, создавались «особые» трибуналы, которые не имели ничего общего с обычными судами. Они стали просто инструментами авторитарной власти. Приговоры выносились бессистемно с грубейшими нарушениями правил справедливого правосудия. В Амритсаре ни в чем не повинных мужчин и женщин заставили ползать на животах, словно червей. Перед подобным неслыханным безобразием меркла даже трагедия в Джаллианвала-багх, хотя именно эта кровавая бойня привлекла к себе внимание Индии и всего мира.

Мне пришлось серьезно задуматься о поездке в Пенджаб, невзирая на возможные последствия. Я написал письмо вице-королю и послал телеграмму, испрашивая разрешения отправиться туда, но напрасно. Если бы я продолжал действовать без официального разрешения, меня бы не пропустили на территорию Пенджаба, и мне оставалось бы только удовлетвориться самой попыткой совершить акт гражданского неповиновения. Возникла дилемма. Если бы я нарушил приказ и поехал в Пенджаб, это едва ли можно было бы назвать актом истинного гражданского неповиновения, поскольку я не наблюдал вокруг себя той мирной атмосферы, к которой стремился, а разгул репрессий в Пенджабе лишь усиливал чувство всеобщего отвращения. Проявить гражданское неповиновение (даже если оно было возможно) в такое время означало бы подлить масла в огонь. А потому я решил не ездить в Пенджаб, несмотря на настойчивые уговоры друзей. Мне пришлось проглотить эту горькую пилюлю. Новости о новых беззакониях и репрессиях поступали из Пенджаба ежедневно, а я мог только беспомощно сидеть и скрежетать зубами от злости.

Именно тогда арестовали мистера Хорнимана, под началом которого газета «Бомбей Кроникл» превратилась в мощное оружие. Это действие правительства было настолько грязным, что его мерзкий запах я чувствую до сих пор. Я знал, что мистер Хорниман был законопослушным гражданином. Ему не понравилось, что я отказался подчиняться запрету на въезд в Пенджаб, не посоветовавшись с комитетом сатьяграхи, и он охотно поддержал решение приостановить кампанию гражданского неповиновения. Я даже получил от него письмо, в котором он советовал прекратить кампанию, причем оно было написано еще до того, как я принял окончательное решение на сей счет. И только из-за того, что Бомбей далеко от Ахмадабада, письмо дошло до меня уже после того, как я объявил свое решение. Внезапное устранение мистера Хорнимана показалось мне одновременно неприятным и странным.