— Простой бойкот тканей иностранного производства не удовлетворит нас, потому что никто не может предсказать, сколько времени пройдет, прежде чем мы сами сможем производить ткани в достаточном количестве. Нам нужно что-то, что мгновенно подействует на англичан. Пусть ваше решение о бойкоте иностранных тканей остается в силе, но предложите еще какой-нибудь более быстрый и эффективный метод.

Примерно так высказался маулана Хасрат Мохани. Слушая его выступление, я вдруг осознал, что нам необходимо найти нечто принципиально новое, что-то, что будет действеннее бойкота иностранних тканей. Немедленное осуществление бойкота показалось мне совершенно невозможным. Я не знал тогда, что мы могли, если бы захотели, производить достаточное количество кхади для удовлетворения своих потребностей. Это открытие было сделано мной позже. С другой стороны, размышлял я, опасно зависеть от фабрик. Я все еще ломал голову над этой дилеммой, когда маулана закончил свое выступление.

Мне было сложно подбирать нужные слова на хинди и урду. Это была моя первая подобная речь, произнесенная перед аудиторией, состоящей по большей части из мусульман с севера страны. Я уже выступал на урду во время сессии Мусульманской лиги в Калькутте, но тогда моя речь была очень короткой и взывала к чувствам людей. Здесь же передо мной была критически, если не враждебно настроенная аудитория, которой я должен был объяснить свою точку зрения. Но я решительно отбросил в сторону застенчивость. Я ведь пришел сюда не для того, чтобы выступать на безупречном и гладком урду мусульман из Дели. Я пришел, чтобы изложить перед собравшимися свои взгляды на том ломаном хинди, которым владел. И в этом я вполне преуспел. Конференция показала мне, что только хинди-урду мог стать языком межнационального общения в Индии. Говоря по-английски, я не смог бы произвести на слушателей того впечатления, которого добился, и маулана Хасрат не ощутил бы необходимости бросить мне вызов, но даже если бы он его и бросил, я не сумел бы достойно ответить ему.

У меня никак не получалось подобрать подходящего слова на хинди или урду, чтобы выразить свою новую идею, и это отчасти сбило меня с толку. Наконец я нашел слово «несотрудничество», которое впервые употребил как раз на этой конференции. Пока говорил маулана, я думал, что он зря углубляется в рассуждения об эффективном сопротивлении правительству, с которым сам сотрудничает в некоторых сферах, поскольку применение оружия невозможно или нежелательно. По-настоящему действенное сопротивление правительству, как я полагал, должно было выразиться в полном отказе от сотрудничества с ним. Так я и подобрал термин «несотрудничество». Тогда я сам еще не совсем ясно понимал, как трудно будет осуществить на практике свою идею, и потому не стал вдаваться в подробности, а просто сказал:

— Мусульмане приняли важнейшую резолюцию. Если условия мирного договора, не дай-то бог, не устроят их, они откажутся от любого сотрудничества с правительством. Отказ от такого сотрудничества является неотъемлемым правом народа. Мы не обязаны сохранять данные нам государством титулы и награды и продолжать служить государству. Если государство предаст нас в таком важном вопросе, как халифатский, нам придется отказаться от сотрудничества с ним. Таким образом, «несотрудничество» станет нашим долгом в случае предательства наших интересов.

Однако прежде чем термин «несотрудничество» получил широкое распространение, прошло еще немало времени. А тогда он затерялся где-то в записях конференции. Более того, я сам еще выступал за сотрудничество на сессии Конгресса в Амритсаре месяцем позже, по-прежнему надеясь, что предательства со стороны государства не последует.

Правительство Пенджаба не могло надолго лишить свободы сотни своих граждан, которые оказались за решеткой в условиях военного положения на основании самых ничтожных улик и по приговору трибуналов — жалких пародий на подлинные суды. Всеобщее возмущение по поводу этой чудовищной несправедливости было столь велико, что продлевать сроки пребывания заключенных в тюрьмах представлялось невозможным. Большинство узников было освобождено еще до начала сессии Конгресса. А Лала Харкишанлал и другие лидеры вышли на свободу уже во время работы Конгресса. Братья Али пришли на его заседание прямо из тюремных камер. Наша радость была беспредельной. Пандит Мотилал Неру, пожертвовавший своей блестящей адвокатской практикой и переехавший в Пенджаб, взял на себя новые обязательства и стал председателем сессии, а свами Шраддхананджи был избран председателем комитета по организации торжественной встречи.

До той поры мое участие в ежегодной работе Конгресса сводилось к тому, что я поддерживал хинди и предлагал его в качестве общенационального языка. Выступая, я говорил только на нем. На нем я рассказывал о положении индийцев за рубежом. И я не ожидал, что от меня потребуется нечто большее в этом году. Однако, как уже случалось не раз, мне неожиданно была поручена ответственная работа.

Тогда только что опубликовали сообщение короля о новых реформах. Даже меня оно не удовлетворило, что уж говорить об остальных. Но я в то время считал, что эти реформы, пусть и не лишенные недостатков, все же могли быть нами приняты. По тексту сообщения, по языку, которым оно было написано, я догадался, что за ним стоит лорд Синха. Это внушало надежду. Но опытные политики, ныне покойный Локаманья и Дешбандху Читтаранджан Дас, только покачали головой. Пандит Малавияджи придерживался нейтральной позиции.

Пандит Малавияджи разместил меня в своей комнате. Я уже отметил про себя простоту его образа жизни, когда приезжал на церемонию основания индусского университета, но на сей раз, оказавшись с ним в одной комнате, я еще ближе познакомился с его бытом и был приятно удивлен. Его комната походила на бесплатный номер в гостинице для бедняков. По ней невозможно было свободно пройти, поскольку в ней всегда находились посетители. Она была открыта в любое время дня и ночи, и гости могли отнять у ее хозяина столько времени, сколько им было угодно. В углу этого тесного помещения для меня поставили вполне достойную чарпаи.

Впрочем, мне не следует слишком долго описывать более чем скромный быт Малавияджи. Пора вернуться к основной теме.

Итак, у меня появилась возможность каждый день беседовать с Малавияджи, который терпеливо, как старший брат, объяснял мне, чем отличаются друг от друга программы разных партий. Я понял, что мое участие в обсуждении реформ стало неизбежным. Взяв на себя ответственность за составление отчета комиссии о зверствах в Пенджабе, я должен был доделать и все остальное. Предстояло, например, переговорить с правительством. Кроме того, оставался халифатский вопрос. В то время я продолжал верить, что мистер Монтегю не предаст интересы Индии. Освобождение братьев Али и других заключенных казалось мне добрым знаком. В таких обстоятельствах, как я считал, будет правильным не отвергнуть, а принять предлагаемые реформы. Дешбандху Читтаранджан Дас, впрочем, утверждал, что реформы следует отвергнуть как абсолютно неадекватные и неудовлетворительные. Локаманья продолжал соблюдать нейтралитет, но уже принял решение поддержать любую резолюцию, которую одобрит Дешбандху.