Я стал председателем организации «Сатьяграха сабха». Уже скоро я понял, насколько мало было шансов добиться единства мнений — моего и интеллигенции, вошедшей в состав «Сабхи». Мое упорное стремление использовать язык гуджарати в работе «Сабхи» и некоторые другие методы работы, которые могли показаться странными, смущали интеллигентов и вызывали у них чувство неловкости. Хотя должен отдать им должное: большинство из них великодушно смирилось с моей эксцентричностью.

Но с самого начала мне стало ясно, что «Сабха» не сможет просуществовать долго. Было очевидно, что мое стремление поставить во главу угла истину и ахимсу вызывало неприязнь некоторых членов организации. И все же поначалу наша деятельность развивалась стремительно, и движение постепенно набирало силу.

Пока, с одной стороны, агитация против отчета комиссии Роулетта становилась все интенсивнее, правительство, с другой стороны, все более решительно готовилось к осуществлению этих рекомендаций на практике, и законопроект Роулетта был опубликован. Я присутствовал на заседании Индийской законодательной палаты всего один раз в жизни, как раз во время дебатов по поводу этого законопроекта. Шастриджи произнес пламенную речь, в которой прозвучала торжественная нота предупреждения для правительства. Казалось, вице-король слушал Шастриджи завороженно, не сводя с него глаз, пока тот изливал раскаленный поток своего красноречия. На какой-то момент мне почудилось, что вице-король глубоко тронут этой речью, исполненной правды и истинной страсти.

Но вы можете разбудить человека, только если тот действительно спит; если же он лишь притворяется спящим, все будет бессмысленно. Вот так можно было бы описать позицию, занятую правительством. Оно хотело только одного: как можно быстрее разыграть фарс юридических формальностей. Решение было принято заранее, а потому правительство совершенно не прислушалось к торжественно произнесенному предостережению Шастриджи.

При подобных обстоятельствах мое выступление стало бы гласом вопиющего в пустыне. Я искренне обратился к вице-королю, писал ему частные письма и открытые послания, без обиняков заявляя, что действия правительства не оставляют мне другого выхода, что мне придется начать сатьяграху. Но все мои старания были напрасны.

Закон не был еще опубликован. Я по-прежнему был крайне слаб, но, когда получил приглашение из Мадраса, решил рискнуть и отправился в долгий путь. В то время я не мог сильно напрягать голос и выступать на митингах, а невозможность обратиться к собравшимся заставляла меня неподвижно стоять на месте. Все мое тело пронизывала дрожь, и сердцебиение учащалось при любой попытке заговорить.

На юге страны я всегда чувствовал себя как дома. Благодаря моей работе в Южной Африке я ощущал свою тесную связь с тамилами и телугу. Преданные южане никогда не обманывали моего доверия. Приглашение было подписано ныне покойным адвокатом Кастури Ранга Айенгара. Но уже на пути в Мадрас я узнал, что на самом деле за этим приглашением стоял Раджагопалачария. Выходит, так состоялось мое знакомство с ним. По крайней мере, так мы впервые встретились лично.

Раджагопалачария только что покинул Салем, чтобы устроиться в Мадрасе и заняться юридической практикой, поддавшись настойчивым уговорам таких своих друзей, как Кастури Ранга, и намеревался принимать более активное участие в общественной работе. Именно у него я и остановился в Мадрасе. Это открытие я сделал, уже прожив в его доме пару дней, потому что бунгало, где мы нашли приют, принадлежало Кастури Ранга, и я решил, что мы гостим именно у него. Мне все объяснил Махадев Десаи. Он очень быстро сблизился с Раджагопалачарией, который в силу природной скромности постоянно старался держаться где-то в стороне. Но Махадев просветил меня.

— Вы обязаны пообщаться с этим человеком, — однажды сказал мне он.

Я так и поступил. Мы подолгу обсуждали план борьбы, но, кроме проведения массовых митингов, мне ничего не шло на ум. Я оказался в растерянности, не зная, как организовать кампанию гражданского неповиновения против законопроекта Роулетта, поскольку он уже практически стал законом. Ты мог не подчиняться, если правительство давало тебе мотив для неподчинения. А если такого мотива не было, могли ли мы не повиноваться и другим законам? И если могли, то насколько? Эти и множество других вопросов становились темой наших дискуссий.

Кастури Ранга организовал небольшую встречу лидеров, чтобы принять решение. Среди тех, кто принял в ней наиболее активное участие, был адвокат Виджаярагхавачария. Он предложил, чтобы я написал подробное руководство по ведению сатьяграхи. Я чувствовал, что подобный труд мне не осилить, и честно признался ему в этом.

Пока мы обсуждали эту проблему, появились сообщения, что законопроект Роулетта уже опубликован, а значит, стал законом. В ту ночь я долго не мог заснуть, размышляя над возникшим затруднением. Утром я проснулся намного раньше, чем обычно. Я все еще находился в том сумеречном состоянии между сном и бодрствованием, когда внезапно мне в голову пришла идея. Показалось даже, что это мне попросту приснилось. Ранним утром я обо всем рассказал Раджагопалачарии.

— Этой ночью я решил, что мы должны призвать народ к всеобщему харталу. Сатьяграха — это процесс самоочищения, мы боремся за святое дело, и мне кажется уместным в сложившихся обстоятельствах начать сопротивление именно с акта самоочищения. В таком случае пусть весь индийский народ в определенный день оставит всякую работу и все свои дела, чтобы предаться посту и молитвам. Мусульмане не могут поститься больше одного дня, а потому продолжительность поста не должна превышать двадцати четырех часов. Трудно предсказать, все ли провинции откликнутся на такой призыв, но я уверен, что Бомбей, Мадрас, Бихар и Синд нас не подведут. Если хотя бы эти провинции поддержат хартал, мы уже будем удовлетворены.

Раджагопалачария сразу же увлекся моей идеей. Остальные мои друзья тоже приняли ее с восторгом, когда чуть позже я поговорил с ними. Я подготовил текст краткого воззвания. Сначала мы решили, что хартал пройдет 30 марта 1919 года, но затем перенесли его на 6 апреля. Широко оповестить массы не удалось: осталось слишком мало времени.

Мы и представить себе не могли, что выйдет из нашей затеи. Вся Индия, из конца в конец, города и деревни присоединились к харталу. Это было великолепное зрелище!

После маленького путешествия по Южной Индии я добрался до Бомбея (кажется, это было 4 апреля). Ранее я получил телеграмму от Шанкарлала Банкера, приглашавшего меня присоединиться к назначенному там на 6 апреля событию.

В Дели, например, хартал начался 30 марта. Слово свами Шраддхананджи, ныне покойного, и Хакима Аджмала Хана Сахиба было там законом. Телеграмма, сообщавшая о переносе всеобщей забастовки на 6 апреля, была получена в Дели с опозданием. Дели никогда еще не видал подобного хартала. Индусы и мусульмане объединились. Свами Шраддхананджи был приглашен произнести речь в главной соборной мечети Джама Масджид. Все это переполнило чашу терпения властей. Полиция задержала процессию хартала, направлявшуюся к вокзалу, и открыла огонь, жертвами которого стали несколько человек. Дели превратился в средоточие репрессий. Шраддхананджи пытался срочно вызвать меня в столицу. В ответной телеграмме я обещал отправиться в Дели немедленно, как только закончится намеченный на 6 апреля хартал в Бомбее.