– Вибрация, – загадочно произнес Ирьола.

Руделик не смотрел на нас; задумчиво или, может быть, встревоженно он потирал небритый подбородок. Только незнакомая мне женщина стояла спокойно, вглядываясь в пустоту коридора.

– Я понял, – ответил я, – но разве в этом есть что-то нежелательное?

– Если происходит то, чего мы не предусмотрели, это нежелательно, – сказал Ирьола. Его глаза уже не светились лукавством; вокруг них залегли темные круги, как после бессонной ночи.

– Ну, ладно, но что же все-таки это такое?

Ирьола пожал плечами:

– Нагрузка двигателей всегда одинакова; при меньших скоростях вибрации не было, она появилась, начиная с…

– …С шестидесяти тысяч километров в секунду, – вдруг сказал Руделик и взглянул на нас, как бы очнувшись от задумчивости.

– Так все-таки что это?.. – спросил я еще раз несколько беспомощно, как словно бы предчувствовал ответ.

Ситуация становилась весьма своеобразной. Мы стояли в одном из самых дальних закоулков огромного корабля, летящего сквозь мрак, окруженные с трех сторон массивным металлическим панцирем; было абсолютно тихо в залитом неподвижным светом коридоре, который тянулся так далеко, что вереница освещавших его ламп сливалась в конце его в голубую полоску.

– Не знаю, – просто сказал Руделик. – Мы не предвидели такого положения; оно необъяснимо в рамках теории. Значит…

– …Значит, теория ошибочна… – закончила женщина. Она стояла неподвижно. В ее голосе слышалась огромная усталость.

– Да-а, – протянул Ирьола и уселся на покатую плоскость.

– Может быть, цепные реакции дают максимум и минимум поглощения нейтронов, – брякнул я, с трудом припоминая вызубренные некогда теории. Однако тут же умолк, потому что напрочь устаревшие остатки моих познаний были смешны в сопоставлении с опытом этих троих.

– Мм-м, – промычал Ирьола, что означало его несогласие. – Мы уже посылали автоматы на ту сторону, – кивком он показал на барьер, – и не раз…

– Ну хорошо, – сказал я, – но какое значение имеет столь незначительная…

Ирьола поднял на меня снизу глаза, очень коротко взглянул и отвел взор; он ничего не сказал, но только теперь наконец я понял.

– О небо! – вскрикнул я. – Она растет, эта вибрация, растет по мере ускорения движения, да?!

– Тише! – Руделик сжал мне руку.

– Извини… – смутившись, пробормотал я.

Ирьола, казалось, не заметил этой сцены.

– Усиливается ли она? – спросил он как бы у самого себя и ответил после небольшой паузы: – Да, усиливается, но…

– …Но не в прямой пропорции, – закончил Руделик. Он весь словно бы немного сжался, глаза у него блестели, я видел, что в это мгновение он забыл о моем существовании и обращался к одному инженеру; машинальным жестом он вытащил карманный анализатор. Движением руки Ирьола погасил его воодушевление, будто перечеркнул его слова.

– Ну да, – сказал он, – предположим, что вибрация достигнет максимума при ста тридцати тысячах километрах в секунду… потом, может быть, начнет ослабевать, но ненамного. Правда, Гообар говорит, что это хорошо, но…

– Как, вы и Гообара втянули в эту историю?

Ирьола только сдержанно улыбнулся, как бы говоря: «Ты все еще ничего не понимаешь…» и продолжал:

– Он говорит, что это хорошо, но, по правде говоря, утешительного для нас мало. Гообара «это» интересует лишь настолько, насколько оно связано с его текущей работой…

– А оно все-таки связано, – вставила женщина.

– Да, и он этим даже доволен… Говорит, что оно помогло ему…

– Что же это значит? – спросил я. Сам я уже ничего не понимал; чувствовал, что дело в ином, в том, что невозможно выразить словами. – Нам грозит серьезная опасность? – спросил я наконец и одновременно не знаю сам почему устыдился этого.

– Опасность? Не думаю, – ответил с удивлением инженер. – Конструкция «Геи» рассчитана с семидесятикратным запасом прочности…

– Но в чем тогда дело?

Ирьола встал. Все собрались уходить. Женщина подняла установленный у стены виброметр, а Руделик потянул автомат, и тот двинулся за ним, как маленькая собачка.

Они, не простившись, прошли мимо меня, неподвижно застывшего, – будто я растаял в воздухе. Ирьола шел позади; вдруг он остановился и взял меня за руку. Я ощутил крепкое пожатие.

– Это то, от чего нас отучила жизнь, – сказал он, глядя мне в глаза. – То, что не вмещается в огромное здание, которое мы возвели за тысячу лет. – Он повел рукой, как бы указывая на окружающие нас стены, но я понял, что он имеет в виду здание науки. – То, что хуже опасности, – добавил он тише.

– Хуже опасности?.. – переспросил я; в голове у меня все перепуталось.

– Ну да, – ответил он. – Неизведанное.

Ирьола отпустил мою руку и пошел вслед за остальными. Долго, очень долго смотрел я на полустертые следы вибрационных волн на поверхности плиты, не отражающей света, как запотевшее зеркало. А потом отправился к себе, ступая неслышно, словно оберегая доверенную мне тайну.

Прошло пять месяцев с начала нашего путешествия и два месяца с тех пор, как начали заметно опаздывать радиосигналы с Земли. Теперь у меня было меньше свободного времени, чем прежде: я был занят юношей с Ганимеда. Профессор Шрей провел со мной и Анной консилиум, на котором мы решили тщательно исследовать мозг больного. Главный хирург затребовал прямую связь с Землей для получения детальных данных о юноше – он считал, что придется заставить его выучить свое прошлое, записать все заново в его память, опустошенную катастрофой.

Юноша был совершенно пассивен и позволял делать с собой что угодно, не оказывая никакого сопротивления. Им можно было руководить, как ребенком. Анна уделяла ему много внимания. Я часто видел, как она ходила в саду между цветочными клумбами, держа его за руку, а он, высокий, стройный и очень серьезный, послушно следовал за ней, стараясь приспособить свой огромный шаг к ее мелким шажкам. Она говорила с ним, показывала цветы, называла их, но восковая маска его лица оставалась непроницаемой. Наконец Шрей назначил решающее обследование. Громоздкая энцефалоскопическая аппаратура имела какой-то дефект, устранить который я сам не мог, поэтому мне было поручено договориться об этом со вторым астрогатором Ланселотом Гротрианом, в обязанности которого входило наблюдение за автоматами технического обслуживания. Я не сразу нашел его – он только что закончил дежурство и ушел из кабины рулевого управления. Автоматы-информаторы тоже не знали, где он находится. Блуждая по всему кораблю, я зашел в конец, отдаленный от центральных палуб. Перед малым концертным залом коридор расширялся, образуя просторное фойе. Гротриан стоял у боковой колонны и разглядывал белую статую, которая высилась посреди пустого пространства. Я изложил ему свою просьбу. Разговор был деловой, даже сухой, но присутствие белого каменного торса привносило определенный свет и как бы заполняло воцарявшееся временами молчание.