Сегодня я был у Нонны. Она – девушка действительно способная, но одержимая духом противоречия; слишком любит выглядеть экстравагантной. Точную характеристику дал ей Амета. Он сказал: «Ты хотела бы, чтобы о тебе говорили, будто ты полетела в созвездие Центавра только затем, чтобы прикурить от звезды». Она приняла нас в заново отделанной комнате, как будто встроенной в бриллиант: пол представлял собой многоугольную розетку, а потолок пирамидой уходил вверх, опираясь на наклонные треугольники стен. Стол и кресла, изготовленные из стекловидной массы, были совершенно прозрачны и казались лишенными контуров. Лишь каркас из темного дерева, заключенный внутри каждого предмета, выявлял геометрический замысел автора. А автором была, конечно, сама Нонна.

– Как вам нравится моя комната? – спросила она, едва мы успели войти.

– Ослепительная! – воскликнул Тембхара, закрывая рукой глаза. А Жмур добавил:

– И ты здесь живешь, бедняжка?..

Мы расхохотались. Действительно, сверкание алмазных граней и стен, играющих всеми цветами радуги при малейшем повороте головы, было не особенно приятно. Нонна показала нам свои архитектурные проекты. Оживленную дискуссию вызвал проект ракетного вокзала, формой напоминающего рассеченный надвое параллелепипед с серебряными колоннами, похожими на воздетые крылья, каждое в двести метров высотой. Он мне понравился.

– Слишком красив, – оценил Тер-Хаар. – Зачем эти выкрутасы на высоте в сорок этажей? Разве люди, отправляющиеся в полет, будут задирать головы, когда бегут к ракетам?

– Но зато на определенном расстоянии эти колонны прекрасно венчают весь ансамбль! – защищала свой проект Нонна. Она обратилась к молчавшему Амете: – А ты что скажешь, пилот?

– Мне нравится. Я бы повесил этот рисунок у себя. Но как вокзал это не годится.

– Почему?

– Потому что эти вертикальные серебряные полосы во время движения ракеты будут ослеплять людей внутри ракеты. Ты об этом не подумала?

Нонна долго вглядывалась в эскиз, потом схватила его обеими руками и разорвала надвое.

– Он прав, – сказала она в ответ на наши протесты. – Не стоит об этом и говорить.

Двери открылись, в них показался Ериога, пилот, обладавший самым замечательным басом, какой мне доводилось слышать. Поэтому его приглашали всюду, но он ходил только туда, куда, как сам говорил, приглашали не голос, а его самого. Мы познакомились довольно оригинально. Однажды утром в амбулаторию явился широкоплечий мужчина со светлыми волосами, на фоне которых резко выделялось загорелое лицо. Он вошел в кабинет, где я вел прием, остановился посередине и стал внимательно рассматривать меня, будто я был больным, а он – врачом.

– На что ты жалуешься? – спросил я, чтобы прервать этот осмотр.

– Ни на что, – отвечал он, добродушно улыбнувшись. – Я просто хотел увидеть того, кто победил Мегиллу!

Сегодня он появился у Нонны в приподнятом настроении и уже от двери закричал:

– Слушайте! Пущен гелиотрон! Только что передали с Земли. Час назад пущен гелиотрон…

– Не час, а месяц, – поправил Тембхара. – На столько теперь запаздывают сообщения.

– Да, верно! – Ериога был огорчен. – Мы с таким опозданием узнаём об этом… Представляю, что творилось на Земле, а мы здесь ничего не знали…

Мы обедали в саду за столиками, живописно расставленными среди цветочных клумб. Это нововведение было принято с большим удовольствием. Тембхара, сущая сокровищница исторических анекдотов, рассказывал об архитекторах XXII века, проектировавших «летающие города», целые каскады металлических дворцов, удерживаемых в воздухе вращением гигантских винтов. Нонна, в свою очередь, рассказала о знаменитом чудаке, кибернетике XXIV века Клаузиусе, который создавал механических пауков, ловивших механических мух.

После обеда профессор Шрей, Тер-Хаар и я перебрались на скалы над ручьем, чтобы закончить беседу «на лоне природы». Неподалеку на лужайке играли двое детей: мальчик лет семи и девочка поменьше – без сомнения, брат и сестра. У обоих были темные волосы и кожа того глубокого золотистого оттенка, который появляется, если подолгу бывать на солнце. Девочка то сжимала, то разжимала кулачок под носом у брата.

– Что творилось? Да то же, что в сто двадцатом году, когда Тер-Софар закончил свою работу о фотонах, помнишь? – сказал я. – Люди тогда останавливали друг друга на улицах, спрашивали, когда будут передавать очередное сообщение. В нашем институте – я тогда был еще студентом – начинались соревнования по гребле. Вдруг передали, что Тер-Софар будет продолжать изложение своей теории, и через минуту побережье опустело. Два часа лодки мокли пустые на реке, а народ стоял, задрав головы, и слушал Тер-Софара.

– Ты даже не знаешь, что это такое, – услышал я его голос.

– Нет, знаю: де-не-жка!

– А что такое денежка?

Девочка задумалась так крепко, что сморщила носик.

– Я знала, да забыла.

– Ты всегда так! – с презрением произнес мальчик. – Никогда ты не знала. Деньги – это такая штука… Эх! – Он махнул рукой. – Все равно не поймешь.

– Ну скажи, скажи!

– Давно, очень давно за это можно было получить все. Были такие места, и там что угодно можно было за это получить, вот и все.

– Что?

– Все равно ты ничего не поняла? Я так и знал.

– А вот поняла, все поняла! За такие кружочки давали все, чего хочешь. Значит, взрослые тогда тоже играли? Вот какое тогда было время! Знаешь, попросим папу, он сделает нам еще такие денежки.

С трудом сдерживая смех, хирург шепнул Тер-Хаару:

– Слышишь? Наконец нашелся человек, пожалевший о «добрых старых временах»!

Мальчик покосился в нашу сторону. Шрей улыбнулся и кивком подозвал его к себе. Малыш смело подошел.

– Как тебя зовут?

– Андреа.

– А я Шрей. Я врач, а вот он, профессор Тер-Хаар, как раз изучает старинные времена, о которых ты говорил. Он может рассказать тебе о них много интересного! – Он посмотрел на часы, встал и, взяв меня под руку, добавил: – А мы простимся с вами: нам надо идти в больницу. Веселой беседы!

Уходя, я перехватил полный отчаяния взгляд Тер-Хаара. Прямодушный Шрей не подозревал, какую медвежью услугу оказал он историку, принеся его в жертву детям.

Но двумя часами позже я вышел в сад подышать свежим воздухом и крайне удивился, увидев Тер-Хаара на том же месте над ручьем. Я уселся рядом и стал слушать, как он рассказывает мальчику о том, что происходило тысячи лет назад. Он говорил о временах, когда люди были привязаны к маленькому клочку земли и надрывались в непосильном труде, о страшных войнах, уничтожавших за несколько часов то, что создавалось веками, о тиранах, живших в роскоши, в то время как их подданные умирали с голоду. Мальчик слушал, словно бы позабыв обо всем на свете; он перестал поправлять падающие на лоб волосы, его глаза, неотрывно глядевшие на историка, становились все темнее и как будто старше. Он прижал загорелые ручонки к груди и так и держал их – даже после того, как ученый закончил свой рассказ. Наконец, шаркнув ногами, он ушел в глубокой задумчивости.