Порядок в стране сменился «новым порядком». Густав принял «новый порядок» целиком и полностью, отказываясь выслушивать хотя бы слово против этого. В течение многих лет он был членом неофициальной группы «баронов фабричных труб» «Рурладе». Как-то вечером Карл Бош из «Фарбен индустри» заговорил о коррупции нового правительства. Крупп встал, обвинил Боша в оскорблении фюрера, объявил, что ноги его больше не будет на заседаниях «Рурладе», и вышел из комнаты, погубив тем самым ассоциацию, существование которой без него не имело смысла. В Эссене огромные портреты фюрера находились на вилле «Хюгель», в отеле «Эссенерхоф» и во всех кабинетах главного управления. Даже в дни расцвета Альфреда Круппа Эссен и то пользовался большей свободой слова. Теперь главное управление было связано прямым телефоном со штаб-квартирой гестапо, находившейся от него за одиннадцать кварталов, на Кортештрассе, и все известные социал-демократы, все служащие и рабочие, позволявшие себе какую-нибудь насмешку над новым режимом, немедленно отправлялись туда.

К счастью, это не распространялось на членов семьи самого Густава. Тило фон Вильмовски вступил в партию по не совсем понятным соображениям. Позднее он говорил, что надеялся реформировать ее изнутри, чтобы избежать худшего развития событий. По его поведению видно, что на какое-то время он стал более страстным нацистом, чем признавался впоследствии, но он не принадлежал к тому же классу, что и его свояк. По словам барона, «в семейном кругу можно было иногда высказать свое искреннее мнение, но только не в присутствии Густава. Как-то на вилле «Хюгель» я позволил себе сделать безобидное замечание в адрес окружения Гитлера. Густав попросил меня никогда больше не говорить под его кровом ничего подобного». Берте глава семьи не мог пригрозить, что он ее выгонит, поскольку и вилла и фирма принадлежали ей. Однако, если она держалась недостаточно лояльно, он мог лишить ее своего общества – и лишал. Когда Густав приказал спустить с флагштоков виллы «Хюгель» флаги кайзеровской Германии и поднять вместо них нацистские, Берта некоторое время глядела на происходящее с непроницаемым лицом, потом резко повернулась и ушла в дом. Своей горничной фрейлейн Ахенбах она с горечью сказала: «Пойдите в парк, посмотрите, как мы низко пали». Муж, который вошел следом за ней, тотчас повернул к своему кабинету. Шествуя с важным видом, он бросил через плечо: «Фюрер всегда прав!»

Его семья и друзья говорили о его бескомпромиссной позиции. Некоторые делали вывод, что Густав просто оставался самим собой: он всегда был тверд, и пятнадцать лет неопределенности и перемен сильно его измотали. Другие думали, что он терял уравновешенность. В отличие от Берты и Тило он не был рожден для того положения, которое занимал. Ничто, даже декрет Вильгельма, не могло сделать из него настоящего Круппа, ему не хватало уверенности в себе. Для Германа Бюхера из Всегерманского электрического общества предательство его собрата промышленника из Имперского союза было откровением: «В обычные времена он был превосходным председателем. Однако он был не адекватен условиям, сложившимся в 1932–1933 годах… Он оказался неспособным стряхнуть с себя то, что было навязано воспитанием в авторитарном государстве и на прежней дипломатической службе. Он рассматривал себя – как сам часто высказывался – попечителем состояния своей жены и блюстителем крупповских традиций».

Да, Густав верил в то, что хранил и это состояние, и эти традиции. Он старался поступать так, как того желал бы дед его жены, и если подходить к нему с этой меркой, то его не в чем обвинить. Альфред был предвестником Третьего рейха, в то время как Второй рейх был еще в колыбели. Он первым бы поддержал национального лидера, который был противником забастовок и СПГ, и не колеблясь использовал бы его могущество в своих интересах. Германский бизнес никогда не клялся в верности мировоззрению свободного предпринимательства. Подобно первому «пушечному королю», который с самой юности добивался официального покровительства, титаны промышленности рейха рассматривали Берлин как союзника и страстно желали ассоциировать себя с авторитарным режимом. История Дома Круппа красноречиво свидетельствовала, что чем теснее были связи между Эссеном и правителями страны, тем выше поднимались и слава нации, и процветание Круппа. С первого визита Вильгельма I в «Гусштальфабрик» осенью 1859 года до прощания с Вильгельмом II осенью 1918 года альянс Круппа с властью демонстрировал подъем Германии и германской промышленности от незначительного уровня до полного превосходства на континенте. Когда на заводах произошел спад, то виноваты в этом были «ноябрьские» преступники. Когда Крупп снова стал преуспевать, эти узы должны были быть обновлены. В такой интерпретации именно Берта, а не Густав, хотела предать династию. Великий Крупп был бы опозорен своими прямыми потомками.

Он мог бы, однако, гордиться мужем своей внучки, когда указом Гитлера весной 1934 года Густав был назначен фюрером экономики в соответствии со старой крупповской традицией. И дух полубезумного гения возликовал бы, когда еще через два месяца Гитлер решил посетить заводы.

Мотивация присутствия фюрера в Эссене 28–29 июня так и не получила точного объяснения. Конечно, момент был исключительный. И то, что тогда называли целью визита, – просто он приезжал на бракосочетание Йозефа Тербовена, нацистского гауляйтера земли Северный Рейн – Вестфалия, – совершенная чепуха. Крупп был важнее сотни Тербовенов. Однако в то время в истории Третьего рейха он считался противоречивой фигурой, и свадьба гауляйтера подвернулась очень кстати – как удобное оправдание первого посещения диктатором вотчины своего оружейника. Существует еще одно, более мрачное вероятное объяснение. Крупп стал центром дискуссий, потому что был магнатом. Нацистская партия начиналась с Германской рабочей партии. Гитлер слабо разбирался в экономике. Натиск его амбиций стал ощутим, когда он добавил к названию крошечной партии прилагательное национал-социалистская.

После смещения Гугенберга, которого считали, как бывшего крупповского директора, представителем Густава в новом правительстве, на пост министра экономики был назначен человек, резко критиковавший «баронов фабричных труб». То есть в течение первого года пребывания у власти партия была беспокойным союзом между националистами и антикапиталистически настроенными социалистами из среднего класса. Теперь, на вторую весну, раскол был неизбежен. Нацисты стояли на грани гражданской войны, не на жизнь, а на смерть. Расистской, империалистической, олигархической идеологии Гитлера угрожал бунт социалистов в его рядах. Кризис был серьезным; клич, призывавший ко «второй революции», был брошен Эрнстом Ремом, лидером двух с половиной миллионов штурмовиков (СА), выдвинувших Гитлера в канцлеры.

4 июня четверо штурмовиков СА, по срочному распоряжению Рема, появились на Альтендорферштрассе и прорвались через ворота номер 28. Среди них был шеф политического бюро высшего руководства СА фон Деттен. Он потребовал приостановить сборочную линию «Гусштальфабрик» и произнес речь о «второй революции». Крупп пожаловался Гитлеру, фюрер задумался. Если Рем спустит с цепи своих головорезов, последствия будут катастрофическими. И фюрер, проведя двенадцать часов с Круппом, решил выступить первым. Если во время этой встречи он скрывал информацию о близкой кровавой бане от Густава (который в новых властных структурах станет даже еще более важной фигурой, представляя как тяжелую промышленность, так и связи в военной сфере), его молчание было очень странным. Во всяком случае, нет никаких документальных свидетельств на этот счет, но логично предположить, что нацистский канцлер, так же как до него железный канцлер, доверился оружейнику рейха.