* * *

17 декабря 1936 года Густав снова отправился с делегацией «баронов фабричных труб» в Берлин в ответ на полученное по телеграфу приглашение от председателя рейхстага. Обращаясь к промышленникам в Прусском доме, Геринг кратко проинформировал их о целях четырехлетнего плана нацистов, в осуществлении которого требуется их сотрудничество, и обсудил вопрос о неизбежности войны. Почти год оставался до 5 ноября 1937 года, когда фюрер принял решение о войне; тем не менее, его окружение уже было уверено в том, что он выполнит свое предназначение полководца. «Вся наша нация под угрозой, – сказал группе своих гостей-промышленников хозяин дома, назначенный комиссаром по разработке этого плана. – Битва, к которой мы близимся, требует огромного размаха производства. Не предвидится никаких ограничений в перевооружении. В таких условиях возможно только одно из двух: либо победа, либо гибель. – Затем он добавил: – Если мы победим, бизнесу это сулит существенные компенсации».

Наш Герман предполагал возбудить их аппетиты, и он это сделал. Однако было бы неверно объяснять алчностью горячую поддержку Густавом национал-социализма. Хотя богатство его жены и огромные размеры его промышленной империи гарантировали ему постоянное участие в правительственных комитетах, к тому времени, когда произносилась речь в Прусском доме, он ушел с поста рейхсгруппенфюрера. Нацистский министр экономики Курт Шмитт завидовал этому титулу Круппа. Шмитт убедил Гитлера поделить всю промышленность на семь подразделений и перевести Круппа на должность руководителя лишь одного из них. Крупп, презирая такие мелочные происки, ушел. Его имя было могущественней, чем любое благодеяние, которым мог его одарить Берлин, и он это знал. Он неоднократно заявлял, что не желает быть просто одним из предпринимателей. Хотя доходы, ествественно, доставляют удовлетворение, он считает себя бескорыстным патриотом. С гордостью он отмечал в годовом отчете, что, несмотря на высокую цену разработок ИВС, «Бофорса» и «Кох и Кинцле (Е)», которые требовали много времени, таланта и капитала, не говоря уже о риске, его фирма не берет с других гонорара за выгодное применение этого опыта. Подобным же образом, в 1937 году, когда нацисты воспротивились общему росту цен на сталь и запустили в действие государственные сталелитейные предприятия под началом Германа Геринга, Крупп, в отличие от других магнатов, подобрал для этой цели рабочих из числа крупповских ветеранов и передал в распоряжение государства успешно работающие экспериментальные заводы.

Фанатики есть в каждом поколении, и они всегда представляют собой загадку для своих преемников. После «гибели богов» поведение Густава казалось понятным, только если объяснять его страстью к личной выгоде. Но национал-социализм в своем зените был одним из самых действенных «политических наркотиков», известных миру. Для немцев, с их ненавистью к иностранцам, тяга была непреодолимой; как бы они ни сомневались относительно «нового порядка», они тут же встали под знамена Гитлера, как только показалось, что рейху грозит опасность. Он знал, что так будет, и убедил их, что угроза никогда не уходила. В этом была частица гениальности фюрера. Его внешняя политика делала войну неизбежной, но каждое звено в цепи агрессии закаляло верность подданных и особенно тех, кто был господином в собственном доме.

Границы Германии, установленные Версальским договором, Гитлер впервые начал разрывать на рассвете 7 марта 1936 года, когда три батальона немецкой пехоты церемониальным маршем («гусиным шагом») перешли рейнские мосты, направились к Ахену, Триру и Саарбрюккену и вновь заняли демилитаризованную Рейнскую область. Очень показательно, как к этому отнесся Густав. Напряжение следующих двух дней было почти невыносимым. Обычно неподвижные лица генштабистов подергивались от тревоги. У Бломберга было только четыре бригады, находившиеся в боевой готовности; если бы протрубил хоть один французский горн, ударил бы хоть один французский барабан, Бломберг был готов скомандовать «кру-у-гом марш!» и церемониальным шагом удалиться через мосты назад. Тогда последовал бы конец «тысячелетнего рейха», и его лидер прекрасно знал это. Если бы французы нанесли ответный удар, заявил впоследствии фюрер, «нам пришлось бы уйти поджав хвост, так как мы не располагали военными ресурсами даже для слабого сопротивления». Наиболее грозным оружием Германии в тот момент были новые подводные лодки Круппа. Как говорится в отчете «Борьба на море», «7 марта 1936 года в критический период оккупации демилитаризованной зоны на западной границе в нашем распоряжении было восемнадцать подлодок, семнадцать из которых уже прошли испытания и в случае чрезвычайного положения могли без труда пройти вдоль французских берегов до самой Жиронды».

Через двадцать дней после этого кризиса, когда стало ясно, что Париж пребывал в еще большем ужасе, чем Берлин, фюрер приехал в Эссен поблагодарить Круппа за плодовитость кильских верфей. Крупп составил программу приема с тем пристальным вниманием к каждой мелочи, которое некогда уделялось только кайзеру. Свыше 10 тысяч крупповцев было согнано в паровозное депо «Гусштальфабрик» на Хеленштрассе. Сейчас этот колоссальный сарай называется «Машиненафабрикен», а в те дни был известен как Гинденбургский зал. Это было самое большое помещение в Эссене, длиной с футбольное поле и почти такое же широкое. В одном его конце была сооружена небольшая эстрада. Пока оркестр играл «Славим, Гитлер, тебя» (бывшее «Славим, кайзер, тебя»), фюрер, Рудольф Гесс и Карл Отто Заур сидели на жестких стульях с прямыми спинками. Затем Крупп представил собравшимся фюрера. Сохранилась фотография этой сцены, и с первого взгляда создается впечатление оптического обмана. У Густава на каждом рукаве по повязке со свастикой. Даже у Гитлера только одна. Но никакого фокуса нет. Действительно, были две нарукавные повязки. И поведение Круппа после того, как Гитлер прорычал одну из самых злобных своих речей, подтвердило его настрой. Взглянув на часы, Густав сообщил, что до четырех часов остается несколько секунд. А в четыре он приказал включить все гудки и хотел бы, чтобы присутствующие встали под их звуки и в молчании «внутренне приобщились» к фюреру. Завыли гудки. Застучали ботинки 20 тысяч рабочих, когда они поднялись с мест. Гитлер сидел скривив губы, а репортер газеты «Крупповские новости» отметил, что у Густава «слезы навертывались на глаза». Вслед за благоговейной тишиной последовали овации. Затем Крупп заявил, что «кровь товарищей, пролитая в Пасхальную субботу 1923 года, не была напрасной». Он хотел, чтобы весь мир знал, «как он почитает нашего великого фюрера Адольфа Гитлера, служению которому посвятил себя».

Этому служению Густав посвятил также состояние жены и собственную драгоценную честь и, будучи столь занятым человеком, уделял необыкновенно много времени дальнейшему укреплению своих связей с нацистами. Его деятельность нередко была для них жизненно важной. Как и остальные промышленники, Густав позаботился, чтобы его рабочие все до единого вступили в германский трудовой фронт, и вычитал из их еженедельной платы членские взносы. Как председатель фонда Гитлера, он должен был вести постоянную переписку с Мартином Людвигом Борманом, и, когда промышленники заявили, что не сумеют перевести свои предприятия на военные рельсы, не сократив взносы в фонд, Крупп передал им предостережение Бормана: «Фонд должен быть немедленно пополнен четырьмя миллионами рейхсмарок, – если их не внесут добровольно, то они будут получены в принудительном порядке». Не скупился Крупп и на жесты в добрых старых традициях фирмы. Подобно Большому Круппу, Густаву нравилось посылать главе государства тщательно отполированное парадное оружие. Он разработал особый церемониал торжественного осмотра «Гусштальфабрик» виднейшими нацистами и руководителями вермахта, как, например, Геббельсом, Герингом, Риббентропом, Гиммлером, Гессом, Нойратом, Бломбергом, а также для правителей дружественных Германии держав, в частности для японских консерваторов и Бенито Муссолини, которого сам Гитлер в сентябре 1937 года водил по крупповскому заводу.