после приземления в аэропорту «Ханкала» города Грозный силами чеченской Нацгвардии. Армия поддержку им не оказала, и солдаты с трудом вырвались назад.

11 ноября Верховный Совет РСФСР указ о ЧП отменил. Россия отступила. Ее унизительное поражение и бегство вызвало новый всплеск национальной эйфории и привело к быстрому захвату почти всего арсенала вооружений, остававшихся с советских времен на территории Чечни.

Это был важнейший урок: чеченцы могут сколь угодно ссориться друг с другом, но угроза нападения России их немедленно консолидирует.

Дудаев стал признанным лидером. Он провел явно фальсифицированные выборы и закрепился в качестве единоличного главы республики. Называя вещи своими именами, нужно сказать, что на фоне деградации центральной власти в одном из субъектов Российской Федерации власть захватила группа вооруженных лиц, присвоивших право управлять сотнями тысяч людей по своему усмотрению.

Но диктатором Дудаев еще не стал. До весны 1993 года антидудаевскую оппозицию подпитывали общее недовольство самовластными замашками президента, откровенной криминализацией его окружения, понимание бесперспективности полного разрыва с Россией, борьба за контроль над финансовыми ресурсами, экспортом нефти и нефтепродуктов, разбалансировка отношений между влиятельными кланами чеченского общества. Парламент Чечни, избранный одновременно с президентом и обладающий не меньшей легитимностью, не соглашался со многими его инициативами. В ряды оппозиции постепенно переходили недавние сторонники Дудаева: Мамадаев, Ахмадов, Гантамиров, Сосланбеков, Бено[245] и другие. Постепенно цитаделями оппозиции стали здания Верховного Совета и городской администрации Грозного, которой руководил Беслан Гантамиров. Соответственно, окружение Дудаева быстро маргинализировалось.

В начале 1993 года Дудаев решил принять самые крутые меры к несогласным. В апреле разогнал Верховный Совет, в июне — постоянный митинг оппозиции, захватил здание городской администрации. В последнем случае дело дошло до полноценного боя с немалым числом погибших. Оппозицию вытеснили из Грозного.

Но использование силы вызвало ответную волну: перебравшись в районы, лидеры оппозиции стали активно работать над созданием своих вооруженных формирований. В результате возникло состояние неустойчивого, но относительно мирного сосуществования разных районов с разными властями. Государственность все больше уступала место феодализации.

И до попытки введения чрезвычайного положения в ноябре 91-го, и после нее российское руководство неоднократно старалось найти какую-то форму сосуществования в рамках единого государства. Вопреки россказням многих авторов, реального отклика со стороны Дудаева эти предложения не получили. Не было пресловутого «упущенного шанса»[246]. Единственное, на что он был согласен — получить от России гарантии свободного экспорта нефти и нефтепродуктов. Ни единой даже полуреальной возможности урегулировать отношения мирным путем, кроме признания Чеченской Республики независимым государством, он не допускал. Попытки других членов республиканского руководства продвинуться хоть немного вперед по этому пути блокировались лично Дудаевым. В те годы я встречался с Казбеком Махашевым и Салманом Хасимиковым, шефами МВД и госбезопасности Чечни. Разговор о возможностях совместной работы, в частности, по борьбе с бандитизмом, всегда упирался в два фактора: неподконтрольность им значительной части территории и несогласие Дудаева на сотрудничество. В республике быстро стало восстанавливаться влияние ислама. В нем Дудаев видел сильное средство для укрепления собственной власти[247]. Но не только… Строго говоря, с цивилизационной точки зрения, вытеснение универсальными нормами ислама правил адата, специфических для разных тейпов, было явлением прогрессивным. Но то, что в проповедях Россия представлялась безусловным врагом, еще больше снижало возможность нормализации наших отношений.

В этих условиях развертывалась трагедия русских людей в Чечне. Их грабили, убивали, насиловали, терроризировали, добиваясь бегства с насиженных мест. Местная власть их мало защищала, федеральная вообще «умыла руки». Достоверных данных о числе убитых нет, но, похоже, речь идет о сотнях человек в период 1991–1994 годов. Более точна информация о количестве поспешно выехавших. В описываемый отрезок времени число выехавших граждан нетитульной национальности превысило 200 тысяч человек[248].

И что Россия? Ничего. Если не считать пустопорожних переговоров политиков и государственных деятелей, нескольких декларативных документов и попыток применить очень ограниченные экономические санкции — ничего. Объективности ради надо заметить, что и особых ресурсов влияния у погруженных в междоусобицу российских властей в то время не было. Кроме одного: резко ограничить возможность выкачивать из России деньги.

Приобретя независимость и оказавшись в определенной экономической изоляции, многие чеченцы и из коридоров власти, и «с улицы» нашли выход в возрождении так называемой набеговой экономики, часто практиковавшейся малоземельными горными племенами Северного Кавказа, скотоводство которых было чрезвычайно уязвимо в засушливые годы. Суть осталась прежней: в стремительных вылазках награбить чужого добра и вернуться в свои недосягаемые для преследователей поселения.

Но если в XVIII–XIX веках объектами набегов были жители ближних предгорных долин, то в конце ХХ века развитие транспорта и связи существенно расширило диапазон действий. Практически вся Россия стала полем действия преступных групп из Чечни. Они с необыкновенным напором теснили старый воровской мир и новых местных бандитов, используя относительно легкий доступ к оружию и возможность после «дела» вернуться домой. Перефразируя старый казачий девиз, в те годы можно было сказать: «С Сунжи и Терека выдачи нет» (да и сейчас не очень).

Это относилось и к «беловоротничковой преступности». Та же недосягаемость для российского правоприменения позволяла выстраивать финансовые схемы хищения средств в особо крупных размерах. Источник средств находился в России, а место аккумулирования — в Чечне. Самый знаменитый случай — использование фальшивых платежных поручений (авизо), обналичивание которых нанесло российской казне ущерб в сотни миллионов долларов и привело к резкому усилению позиций криминалитета в российской экономике. На Чечню пришлась примерно треть всего объема украденных денег.

Прямой диверсией против российского государства (и не только российского) стали регулярные подрывы железной дороги и практически промышленное производство фальшивых купюр, в том числе американских стодолларовых. На этом фоне особенно абсурдным выглядело перечисление Москвой дудаевскому режиму многомиллиардных трансфертов на выплату пенсий, пособий и зарплат государственным служащим. Деньги если и доходили до адресатов, то лишь после существенной утруски в пользу бандитских властей.

Наверное, приостановка этих трансфертов и жесткая борьба России с набеговой экономикой могли бы как-то повлиять на настроения Дудаева и его окружения. Но не уверен, что это существенно изменило бы положение. Во-первых, из-за рубежа (Саудовской Аравии, Турции, Иордании) в Чечню поступала ощутимая финансовая помощь. Во-вторых, там, где люди захвачены национальным или религиозным чувством, через карман можно повлиять лишь на часть элит, но никак не на настроения всего народа.

Подводя итог, можно сказать: Россия прозевала перерастание чеченской проблемы в тяжелую и опасную болезнь общенационального масштаба. Ни одна ветвь власти, ни одно министерство, ни одно ведомство, ни одна общественная структура — никто не сделал абсолютно ничего.

Таково было общее впечатление, сложившееся у меня в Москве. Следовало его закрепить собственными наблюдениями. Я выехал на Северный Кавказ. Заодно побывал в Ставропольском крае и для полноты картины встретился с руководством группировки внутренних войск и с командиром 42-го армейского