В жизни своей я делил ложе со многими женщинами и никогда с мужчиной. Таким был и Пирифой – наша дружба ничего не переменила в этом. И все же, берясь за копье или лиру, поднимаясь на колесницу, подзывая свистом собаку, заглядывая в глаза женщины, я видел только его очи. К нашей дружбе примешивалось соперничество, и в нашей приязни проступал некий страх. С первого же дня нашей встречи я доверил бы ему любимую женщину и знал, что он защитит мою спину в битве. Пирифой мог положиться на меня в такой же мере. Но в том, что он любит во мне, сам я сомневался, а ему стоило только позвать, как птицу из леса.

Я свернул с дороги домой из Калидона и углубился на запад, в Фессалию, чтобы посетить дом его отца. Мы отправились налегке, с теми людьми, без которых его корабли могли обойтись на обратном пути; ради скорости, говорил он. Ради любви к приключениям, насколько я понимал. И их вполне хватило – нам досаждали волки, барсы, грабители и горный холод. А однажды, когда тропа припала к крутому обрыву, налетевший ветер заставил все ущелье петь подобно огромной каменной флейте; руки бога ветра хватали нас за щиты, стремясь сбросить с утеса. Так бы и случилось, если бы мы не положили щиты на землю, насыпав в них камней доверху. Но один лапиф все же сорвался.

Наконец перед нами открылись равнины Фессалии, чьи плодородные земли укрываются между длинными лесистыми хребтами. Став лагерем возле реки, лапифы помолились речному богу; потом они умылись, причесались, выбрили верхнюю губу и укоротили бороды. Получились вполне пригожие и достойные люди – на три четверти эллины. А потом они дали дымовой сигнал, и дворцовая стража выехала приветствовать нас. Тут я впервые увидел истинное богатство лапифов; оно не росло из земли, но бегало по ней с приятным для слуха Посейдона громом. Эти края и есть родина высоких коней, способных везти на себе человека.

Бока их лоснились, точно каштан, только что выпавший из оболочки, длинные гривы вились, как женские волосы, а быстрота и сила скакунов почти заставили меня поверить Пирифою, утверждавшему, что кобылиц этих кроет бурный северный ветер, в нужную пору вырывающийся специально для этого из ущелий.

Мы ехали вниз по речной долине, где бурый поток прячется под кронами платанов и серебряных берез, а суровые горы видны только в просветах нежной листвы. Темные леса словно шерстью покрывали предгорья, Пирифой говорил, что именно там и обитают кентавры.

Богатые лесом лапифы – славные корабельные мастера; из дерева они ставят свои дома с красными резными наличниками. Дворец Лариссы стоял на высоком холме возле реки посреди самой просторной равнины. Отец Пирифоя Иксион встречал нас возле ворот. Меня он приветствовал любезно, но с сыном обошелся коротко и резко. Когда Пирифой отправлялся в очередные скитания, старик всякий раз не чаял увидеть его живым. Потом страх отступал, но память о нем все равно оставалась. Наверху, в комнате Пирифоя, я увидел свежую постель и богатые занавеси; во время его отсутствия за ней явно следили.

Пока я гостил у лапифов, Пирифой обучил меня конным трюкам своего племени: умение на полном скаку копьем поразить цель или подобрать с земли кольцо. Он мог вставать в седле и, сидя в нем, стрелять из короткого лука. Умел и ездить сразу на двух лошадях, ставя по одной ноге на спину каждой. Лапифы клялись, что сам Зевс принял облик огромного жеребца, чтобы зачать Пирифоя. Друг мой уже умел ездить верхом на больших лошадях в том возрасте, когда я, вставая на цыпочки, едва доставал им до морды, протягивая соль. Конечно, до его непринужденности мне было далеко, но к себе я отправился, более или менее освоив все трюки. В конце концов, тому, кто прыгал через быка, не так уж трудно ехать на коне стоя, к тому же я скорее сломал бы себе шею, чем позволил бы Пирифою взять верх надо мной.

Однажды отец его отвел меня в сторону и завел речь об искусстве правления. Мы поговорили о законах, приговорах и тому подобных вещах, потом он попросил меня подействовать на Пирифоя, чтобы тот наконец взялся за царское дело.

– Сын мой уже не мальчик, но позволяет себе поступать так, как будто мне суждена вечная жизнь.

Я замечал, что он всегда ходит медленно; тело царя исхудало, и кожа его приобрела слишком нездоровый оттенок для человека, которому еще не исполнилось шестьдесят. Потом я сказал Пирифою:

– Твой отец болен и знает об этом.

Брови Пирифоя сошлись.

– Увы, и я тоже. После отлучки я сразу заметил перемену и как раз сегодня разговаривал с лекарем. Но услышал только слова, пустые слова. Звенит себе прямо как пустой кувшин. Отцу ничем не поможешь, мне придется взять его в горы.

Я спросил, нет ли рядом святилища Аполлона Пеана, бога-целителя. Поглядев на меня с легким смущением, он отвечал:

– Нет, у нас есть только этот старый коновал, к которому мы обращаемся, когда не могут помочь все остальные. Поехали к нему, ты ведь хотел увидеть кентавра.

Должно быть, после таких слов я невольно уставился на него. Пирифой закончил строгать камышину – искупавшись, мы грелись на солнце возле реки – и сказал:

– Ну, кентавры знают чары земли, надо только найти толкового.

– В моих родных краях, – возразил я, – этим занимаются женщины.

– Нет, у конных людей все иначе. Вы, южане, усвоили этот обычай от берегового народа. Мы же придерживаемся порядков, заведенных нашими предками-скитальцами. О да, отец мой прекрасно знает, зачем я отправляюсь в дальние странствования; потребность эта в нашей крови, и лишь болезнь заставляет его ворчать. Ну а у конников женщина – это только обуза в пути, такая же, как и скот. Чем еще могут они быть? Разве что дать им оружие, как принято у этих диких кошек – амазонок.

Я было открыл рот, но решил, что довольно рассказывал о Бычьем дворе и мои воспоминания покажутся скучными.

– А кентавры и есть конные люди, – продолжил он, – только на свой лад. Я всю жизнь охочусь в этих горах и ни разу не видел их женщин – даже со спины. Едва почуяв тебя, они сразу прячутся по пещерам. Даже когда я учился здесь наверху…

Он умолк, и я переспросил:

– Что?

Пирифой прокашлялся и продолжил:

– Ну, это было до обряда посвящения в мужчины, который принят у нас среди царского рода. Он соблюдается и в других краях: во Фтии, и в Иолке тоже. Нас посвящают владыке коней Посейдону. Он сотворил кентавров; сами они говорят, что это было еще до того, как Зевс сотворил настоящих людей. Другие, правда, утверждают, что породили их рожденные землей титаны от кобылиц. Мы, лапифы, повелители коней, а кентавры родня лошадям, и они живут рядом с ними в дикости. Живут, не зная стыда, с кобылицами среди бела дня. Они знают конскую магию, эти кентавры, а здесь, в Фессалии, такое ценится больше, чем хлебородные женские чары.

– Ну и как ты жил там, наверху?

– На голых камнях и в щелях между скалами. Парень должен стать крепким, чтобы иметь право назваться мужчиной. А когда ты примешь яд для стрел, то ложишься в священной пещере. Этой ночи, клянусь Зевсом, не забывает никто. Сны… – Он прикрыл рот ладонью, давая понять, что рассказывать их запрещено.