Девушка закусила губу и произнесла, выдержав предварительно весомую паузу:

– Листопад, я вижу, как ты на меня теперь смотришь.

Листопад прижал указательный палец к своим губам:

– Тсс, Оденсе. Это не важно – главное, что нам с тобой все еще по пути. И если ты выспалась, то будь любезна, покарауль нас всех пару часиков, пока мы будем восстанавливать силы. – Мужчина улегся на колючее ложе из еловых веток. Пес потоптался рядом с ним и устроился за его спиной, защищая от холода со стороны леса. Листопад засыпал, слушая его мерное дыхание.

– И знаешь, что еще, – услышала Оденсе, прежде чем он провалился в сон, – я тоже замечаю, как ты смотришь на меня. Я тоже это вижу. Может, поэтому и не могу тебя бросить. Не знаю.

– Вот смотри… – Листопад достал карту и расстелил ее на санях между собой и Оденсе. – Здесь Рыман. Вот сюда, сюда и сюда предположительно распространяется сейчас его влияние и введены войска. А здесь спорные территории, на которых, как и полагается, творится беззаконие и власть принадлежит тем, кто сильнее.

– А мы где? – спросила девушка, прикасаясь ногтем к указанным только что монахом точкам на карте.

– А мы где-то здесь. – Палец монаха начертил неопределенной формы фигуру где-то между первым южным поворотом речки Петли и вторым. Он наклонился ниже, и волосы девушки легко коснулись его лица. Листопад вздрогнул. У него вдруг возникло желание, чтобы это ощущение повторилось вновь. – «Это безумие», – пронеслась в голове мысль.

– А мы где-то здесь, – задумчиво повторила берегиня, скользя пальцем по карте и обходя рыманскую территорию с юга. – Нам придется обойти Рыман вокруг, а там, куда ни ступи – болота. И ты думаешь, что они промерзли настолько, что это станет возможным?

Девушка подняла голову и взглянула в серые глаза монаха. По их выражению она поняла, что он сейчас меньше всего занят обдумыванием маршрута. На скулах вспыхнули обличающие ее собственный интерес алые пятна. Она опустила глаза, внезапно потеряв способность равномерно дышать.

– Давай уже поедем. – Оденсе отстранилась, потеряв мгновенно интерес к карте. Главным сейчас стало желание выйти как можно быстрее из неловкой ситуации.

Ей так не хватало возможности поговорить с кем-нибудь о том, что творилось в ее душе. Берегиня знала, что она меняется, что меняются ее чувства, но эти перемены и новые желания пугали девушку. Она знала, что так бывает – люди влюбляются, иногда даже любят всерьез, и уж совсем редко, но все же бывает и так – любимы взаимно. Но рассматривать саму себя относительно всех этих терзаний? Это Оденсе никогда не приходило в голову.

Все эти чувства требовали таких больших затрат душевных сил и времени, что девушка проявление их считала по меньшей мере расточительным. Если не глупым. Поглощение всех остальных интересов одним – интересом к другому человеку, – ну как это еще можно расценивать?

И тем не менее это происходило. Сейчас. С ней. Помимо ее воли.

Последующие несколько часов Оденсе ежилась отнюдь не от холодного ветра. Ей было неспокойно. Девушка молчала, погруженная в мысли о том, насколько сильны ее переживания. Насколько они могут выбить ее из рамок привычного поведения и сбить с выбранного пути.

«Странно… влюбленная берегиня». – Девушка хмурилась. Случалось, что девушки из Братства выходили замуж. Рожали детей и создавали крепкие семьи. Отношение к семье у берегинь было такое же бережное и трепетное, как и ко всему остальному, подаренному миру Создателем. Но делить свое время и себя между семьей и целительством было очень сложно, потому что и тем и другим они стремились заниматься с полной отдачей. Однако иным это удавалось. – «Но быть влюбленной в монаха?! Тут уж я, несомненно, первая и единственная в своем роде».

Монах косился время от времени на спутницу. Он не нарушал ее молчания, уважая право на него. Но все же не смотреть на Оденсе долгое время Листопад тоже уже не мог.

Мужчина намного раньше нее почувствовал, что нечто, ранее столкнувшее их судьбы, теперь привязывает их друг к другу с каждым днем все сильней.

«Привычка? Нет. Привычку не боишься потерять столь панически. Не соглашаешься обменять ее в случае угрозы на собственную жизнь». – Листопад в отличие от девушки в своих чувствах был уверен.

Но счастья от этого было немного. Нежданная привязанность к другому человеку тяготила его. Монах еще не вполне разобрался в своих отношениях к ордену, сформировавшему большую часть его мировоззрения, а тут на его плечи лег новый груз, с которым тоже нужно было разбираться.

Листопад заметил, что Оденсе инстинктивно отодвигается от того угла, где лежали завернутые в одеяло куски мерзлого мяса. Берегиня не могла знать, что там, потому что монах спрятал их на самое дно саней под котомки с вещами. Он размышлял: сказать ей, что подсознательное беспокойство вызвано близостью мертвой плоти, или оставить в неведении, лишь бы это отвлекало девушку от мыслей о нем. От чувств к нему.

Потому что, когда мысли Оденсе возвращались к нему, лицо ее начинало светиться такой искренней нежностью, что монах неизменно чувствовал то уплывающую из-под ног землю, то прорастающие за спиной крылья. И если честно, это очень мешало думать о чем-либо рациональном.

– А ведь переправиться через Бур сейчас можно в любом месте, – вдруг произнесла берегиня.

– Конечно, река ведь замерзла. Потому, если хотим обогнуть Рыман, – самое время.

– А ниже по течению, потому что почти сразу от Рыман-града начинаются скалы, там мы просто подняться не сможем?

– Не совсем так. Можно было бы там рискнуть пройти. По льду проехать, найти скалу, по которой можно было бы попробовать взобраться. Есть еще одна причина для такого крюка. Благодаря ему мы окажемся в Предгорьях значительно быстрей. Как ни странно.

– Что-то мне неспокойно, – пробормотала девушка.

– Ну так еще бы, столько всего произошло, – поддакнул Листопад, а сам покосился в сторону спрятанного мяса. – «Все из-за него. А куда его было девать? На спину собакам не привяжешь, а бросить жалко, и потом, надо же их кормить чем-то! Не будет же очередной лось к каждому следующему привалу прибегать».

Их путь уже давно ушел прочь от Петли и окружавших ее лесов, и вокруг, на сколько хватало глаз, простирались заснеженные поля и луга. От деревни к деревне бежала собачья упряжка, забавляя своей необычностью выскакивающих поглядеть на нее ребятишек. Кое-кто тут же вытаскивал своего упирающегося дворового барбоса и пытался впрячь его в санки. Санки переворачивались, и убегавший со всех лап перепуганный пес скрывался под крыльцом.

– Смотри-ка, оголтелые какие-то на собачках катаются! Ой-ой! – судачили у колодцев кумушки. – Куда бегут-то, не понять. Давеча на лошадях за каким-то харадцем-душегубом охотились все вокруг. Спрашивали – был такой? И вот нет, чтоб соврать – надо ж было честно ответить, что да, был. Пролетел на вороном жеребце, сам смуглый, волос черный как смоль и глаза бешеные, тоже черные. Все огороды дружинники опосля него поистоптали, все в хатах да в погребах перевернули вверх дном. Хотя и в этом какой-никакой прок был – банды все поугомонились, те, кто по лесам лихоманил, домой воротились и сели тихонечко на завалинке. Белье и то перестали с веревок тырить. Красота, а не жизнь пошла! И вот – на тебе, только дружинников унесло восвояси, так пожалуйста, новая невидаль – собачьи наездники появились! Вот и думай теперь, чего бояться – может, и за этими дружину принесет нелегкая, леса прочесывать да по закромам чужим шарить!