– Что там в фургоне произошло, расскажешь? Опять вырывала людей из цепких объятий смерти?

Девушка искоса посмотрела на Листопада:

– Можно и так сказать. Только зря ты шутишь, все было совсем не так, как ты думаешь. Тут девушке требовалось простое врачебное вмешательство. Хорошая повитуха на самом деле бы справилась, если бы с самого начала родов вела ее. Все механически – ребенок шел спинкой, да двойное обвитие. Здоровый такой, хороший ребенок, и чуть не удушил сам себя. Нужно было только перевернуть его да распутать. Я только сил попросила для матери, она слабая совсем – первые роды да вторые сутки… Все остальное природа сделала.

– Может, не должен был ребенок этот родиться?

– Ага, ребенок – родиться, а мать – выжить не должны были, потому мы с ними и пересеклись там, у реки. – Оденсе положила свою руку на руку мужчины, сжимавшую поводья, и заглянула в его глаза. – Это было не так, как с тобой. За тобой на самом деле пришлось нырять не на дно – сквозь дно.

– Ты хочешь сказать, что мои сомнения пусты и мы с тобой делаем именно то, что должны делать? Я понимаю. – Он замолчал. Цокот копыт разносился по закоулкам просыпавшегося города, сливаясь с его привычными утренними звуками. Скрипели, открываясь, ставни окон, кто-то кого-то окликал по имени, будя на работу, вытряхивали за подоконник крошки, соскребая их с доски. Листопад вздохнул и добавил, покачав головой: – Но ты так яростно вмешиваешься в естественный ход событий, и он меняется так резко, что не сомневаться невозможно.

– По-твоему, кто я – посланница зла, переписывающая план Создателя по своему усмотрению? Или орудие Его, чьим рукам позволено вершить чудо?

– Ах, Оденсе, Оденсе! Я думаю, что ты ребенок, которому не дали играть в детские игры, вместо них сразу предложив взрослые.

– Ладно, взрослый дядя, – рассмеялась девушка. – А у тебя детство было настоящее, детское? Салочки там всякие, прятки, да? Ты мне вот что скажи: сейчас ноябрь, и пока мы по равнине едем – это хорошо, но как к предгорьям подберемся – не замерзнем? Даром что лекари оба.

Из города они выехали, предъявив пропуска, полученные при въезде, и сказав, что едут разведывать дорогу. На это заявление стоявшие на посту дружинники переглянулись и разом рассмеялись.

На выписанный при въезде пропуск они даже не глянули.

Листопад нахмурился.

– Что смешного в том, чтобы разведать дорогу? – сказала, угадав его мысли, Оденсе.

– Ну, одно из двух. – Монах по привычке прикрыл шоколадные вихры капюшоном и спрятал под него верхнюю часть лица. – Либо там все спокойно и разведывать нечего, и это смешно, либо – наоборот, на большаке настолько неспокойно, что разведывай – не разведывай, а в результате смеяться будешь до смерти. Как ребенка назвали, кстати? Не в твою честь?

Оденсе улыбнулась:

– Нет, у благодарности есть пределы. Но все же мое имя вплели в ее.

– Это как?

– Они же с Озер. У них длинные имена.

Листопад понимающе кивнул. А девушка продолжала:

– Ее имя Одерегиль Дан Нансеяль Мун.

– Как-как? – Монах рассмеялся. – Вплели? Твое имя, похоже, растворилось.

– Ну как же! – Девушка искренне расстроилась. – Смотри: Оде-региль Дан На-нсе-яль Мун.

– Постарались, конечно, знатно. В свои семейные имена вмуровали твое. По частям. Но только зря это все.

– Почему зря?

– Потому что жить они собираются, если я не ошибаюсь, в Потлове. А там из этого длинного шлейфа быстро скроят удобный короткий вариант. И будет она Одерой или, на худой конец, Гильдой.

Тот ноябрь кончился внезапно. Как будто кто-то в одну ночь сменил декорации осени на студеную зиму. Выпал снег, и замело все дороги вместе с надеждой Листопада добраться в Харад. Оденсе радовалась этому обстоятельству – ей по-прежнему Харад казался преддверием ада, и оказаться там она хотела как можно позже.

Конечно, когда они обсуждали это невезение, она свое мнение держала при себе и поддакивала Листопаду. Но монах чувствовал ее лукавство так же хорошо, как обман любого другого, и злился. Злился на неспособность берегини понять, что его стремление добраться до Харада обусловлено не упрямыми фантазиями, а жизненной необходимостью.

Деньги, которыми он располагал, заканчивались стремительно.

В бытность его монахом приходящие и уходящие банкноты казались чем-то ненужным. За все всегда платил орден. За их обучение, проживание, переезды. Ту плату, которую он получал за оказание врачебной помощи, ему даже в голову не приходило считать – он отвозил ее вместе с ежемесячным рапортом, отправляемым в орден, в ближайший монастырь. Если нужно было что-то тратить наличными, брал из этой суммы.

До момента его бегства из предместий Лорьярда жизнь была проста. Даже в первые три недели побега все шло так удачно и быстро, что казалось похожим на игру, в которой он непременно должен был выйти победителем. И эта уверенность придавала сил.

Теперь, с приходом холодов, надежда Листопада на благополучный исход словно увязла в завалившем все снеге. Под утро он часто просыпался от ощущения, что морозное декабрьское дыхание, которое он чувствует затылком, это дыхание настигшего его ордена.

Они не могли больше ночевать в случайных холодных домах, на сеновалах или устраивать привал у костра в поле. Листопад обзавелся у местных картой и тщательно выверял все время в пути. Он стал бояться темноты, которая с каждым днем наступала все раньше.

Потлов словно засасывал в себя дни и часы их жизни. Уже декабрь беспечно растрачивал миллион своих секунд, как теряет снежинки снежная туча. А Листопад с Оденсе, перепрыгивая из города в город, смогли добраться только до Веньеверга.

Резиденция потловских князей была украшена, как и весь городок. И все беспрестанно ходили друг к другу в гости. Создавалось впечатление, что естественное для коренных потловчан желание собираться и праздновать в короткие зимние дни и длинные сумеречные вечера перерастало в безумное стремление уничтожить как можно скорее урожай предыдущего года.

Потрясенная Оденсе гуляла по улицам, на которые то из одних дверей, то из других вываливались толпы веселых, горланящих песни, определенно нетрезвых людей.

– У них так всегда?

– Нет, конечно. – Листопад заботливо поправил на ней шарф, заменявший и шапку, и шаль и скрывавший как минимум треть ее маленькой фигурки. Он отряхивал снежинки, чтобы те не соскользнули на теплую кожу девушки. – Мы попали в череду праздников. Сейчас время такое, считай межсезонье – не посевная, не уборочная. Они не знают, чем заполнить свободное время, вот и объявляют каждый новый день каким-нибудь праздником. И празднуют так же усердно, как и работают.

– Это я вижу, – улыбнулась Оденсе. И в свою очередь стряхивала с плеч монаха упавший снег. – Мне тоже надо работать.