— Ну что вы! — вздохнула я, — какая тамблагодарность! Я ведь этот листок долго держала у себя… как некое даже оружиепротив вас, в случае, если…

— Понимаю, вы не обязаны объяснять… И все-таки, —что я могу для вас сделать?

— ой Рувимыч… — я помедлила. — Я все равно скороуезжаю… и сейчас узнала, что кошелек моего департамента пуст.

Клещатик подался вперед, словно желая мне что-то разъяснитьили оправдаться, но я остановила его:

— Не желаю напоследок пускаться в разыскания, хотясчитаю, что правда интересует не только следователей. Я прошу вас об одном:оплатите Сереже Лохману издание альбома старинных еврейских надгробий Украины иБеларуси. Это последний наш проект… Альбом немедленно станет редкостью — ведьэти кладбища скоро придут в полное разрушение, и не останется никого, кто бы…

— Разумеется, разумеется! — воскликнул он.

— …я просто знаю, что Сережа все равно издастальбом, — продолжала я, — но останется без штанов, это ведь штуканедешевая.

— Ради Бога, не беспокойтесь! Пусть только позвонитмне.

— Он не позвонит. У него нет на все это терпения.

— Хорошо, черкните его телефон…

И глядя, как я разыскиваю на столе хоть клочок бумаги,проговорил:

— Признаться, думал, что вы раньше выскажетесь… Ждалдаже, на перекличках был готов к отпору… Почему вы молчали?

— Видите ли… — пробормотала я, — на третьем годуслужбы в Синдикате «все слова утомляют»…

Записала на листке телефон Лохмана, отдала Клещатику ивстала из-за стола. И он поднялся с дивана. И где-то там, высоко над нами, соблегчением зашевелились наши охранители, вздохнули, размяли затекшие ладони,вложили в ножны клинки…

— Мне жаль… — сказал Ной Рувимыч, приоткрыв дверь и,видимо, не решаясь протянуть руку. — Жаль, что за эти три года мы несблизились. Но мне кажется, что вы бы этого и не допустили. Я прав?

Я засмеялась и кивнула. Мне было все легче, все легчедышать. Хамсин сломался…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда этой же ночью позвонил Яша, мы минут пять не бралитрубки и даже голов не отрывали от подушек, абсолютно уверенные, что звонит нашдуся Ревердатто. Обычно тому надоедало трезвонить на третью минуту, а тутзвонки все летели и летели из кухни к нам в спальню, словно пытались убедитьменя подняться. Я поднялась и, чертыхаясь, побрела на кухню. Определительпоказывал Яшин номер. Я испугалась.

— Умоляю, — проговорил в трубке его хриплыйголос. — Приезжай немедленно. Тебя они уважают…

— Что случилось?!

— Возьми такси, я тут один с ними с ума сойду…

— Борю захватить?

— Не надо, они говорить откажутся…

Девицы сидели на диване в столовой, в одинаковых желтыхпижамках, тесно прижавшись друг к другу… Интересно, как это у рослогоширокоплечего Яши получились такие щуплые дети. В Маню, наверное…

Видно, основная часть допроса — с воплями, угрозами иобещаниями отца покончить с собой — осталась позади. Все трое выгляделиизмученными… Яша, едва открыв мне дверь, выпалил:

— Кому, ты думаешь, принадлежит «Пантелеево»? Мне имоим аферисткам!

— Свари кофе, — попросила я, и он молча ушел накухню…

Девочки тоже сидели молча, обе уставившись куда-то безадресно,в угол комнаты. Вообще, сейчас, ночью, эта абсолютная идентичность внешности ижестов меня даже пугала. И хотя я шла под дождем к такси, а потом минутпятнадцать ехала, пытаясь унять тревогу, — то есть вполнепроснулась, — мне казалось, что я все еще сплю.

— Девицы, — сказала я, — вы хоть бы научилименя масти разбирать. А то умру и ни разу в карты не сыграю…

Они одинаково усмехнулись, и одна сказала:

— Да это просто… Вас бриджу поучить? Есть «Роббер»,есть «партийный»… Надька!

Надька вскочила, подбежала к тумбочке и достала из ящикаколоду, которая в ее руках немедленно ожила: задвигалась, заструилась,заскользила…

— Всего 52 карты на четверых, да? Раздаем каждому по13… Значит, картинки: туз — 4 очка, король — 3, дама — 2, валет — 1. Во всейколоде — 40 очков…

Раздаем карты, начинаем торговлю…

В дверях появился Яша с джезвой и кофейной чашкой в руках.

— Что?! — крикнул он, выкатывая глаза, —опять карты?! Вы слово давали — на сколько месяцев?!

— На три, — торопливо проговорила одна изблизнецов.

Я совсем их не различала.

— Пап, уговор дороже денег, мы честные. Просто Динапросила объяснить…

Он налил мне кофе, подвинул…

— Значит, так…

— Значит, так, — перебила я его. — Ты сейчассядешь и без ора-скандала тихонько расскажешь, что произошло. Вы вместерасскажете…

Яша вскочил и забегал по комнате.

— Да ты не представляешь, что творится!!! —крикнул он. — Эти-то что! Это — моя личная семейная беда, а вот Синдикат…Синдикатище наш невероятный! Слушай: мои паразитки, вот эти, выиграли! в карты!«Пантелеево»!

— Поздравляю, — сказала я. — У кого?

— У Посла Ирана!!!

Я откинулась на стуле. Мы замолчали.

— Так вот оно что-о-о… — протянула я… — Так вот гдеСиндикат проводил свои семинары… И сколько же времени «Пантелеево» принадлежалоперсу?

— Минут двадцать, — отозвалась Надька. У нее вруках все еще вилась, перетекала из руки в руку, нежилась цветной шелковойлентой колода карт… — Он, как выиграл у Нойрувимыча «Пантелеево», сразупоставил его на кон. Нойрувимыч в конце обычно отыгрывает. Особенно если он сомной на линии… Это их «Пантелеево» у нас по кругу ходит… ну, такой прикол…такой призовой фонд…

— Да, — оживилась другая, Янка, — Рувимыч исам все видит… Он и сам сечет молча… Но тут его вызвали куда-то, и я уселась впартнеры к Надьке, и тут уж покатилось…

— Представляешь, — сказал Яша, —представляешь завтра лицо Клавдия, когда я вхожу и говорю, что приношу семиждыобгорелое «Пантелеево» в дар родному Синдикату…

— Это какой-то ночной бред, — отозвалась я…

Но бредом оказалось все: наша здешняя жизнь, ночные турниры наследногоабарбанеля Ной Рувимыча с Послом Ирана, семинары в полуразрушенном«Пантелеево», постоянно пылающий, как Геенна Огненная, его бассейн…

— Да нет, постой… Посол выиграл «Пантелеево» не уРувимыча, а у Джеки… — поправила ее сестра.

— У Джеки?! — вскрикнула я.

— Ну, да но Джеки же быстро проигрывает, он такойневезучий…