рецептурные препараты находились под строгим контролем. Позже, похоже, маковый бизнес коммерциализировался. Отсутствие государственного контроля и нищенские условия жизни в деревнях создали отличные условия для культуры самодельных наркотиков. Львовский горком партии был так возмущен сотрудничеством сельских жителей с хипповской молодежью, что в 1985 году потребовал запретить выращивание мака на приусадебных участках на том основании, что в период с 1983 по 1985 год количество преступлений, связанных с наркотиками, включая опиаты, выросло в три раза. Региональный комитет партии уведомил Киев о том, что сельское население никак не реагировало на призывы не продавать мак, поскольку за один килограмм давали 25–30 рублей, что являлось существенной прибавкой к доходам[908]. Наконец, «Комсомольская правда», преодолев в 1986 году табу на освещение темы наркотиков, сообщила: «Как только начался сезон мака, „туристы“ потянулись на село. Так деревенские жители называют наркоманов. Они приезжают на машинах, группами, на мотоциклах. Из Оренбурга, Орла, Краснодара. Даже из прибалтийских республик»[909].

Ил. 71. «С (В) последним приветом»: рисунок Игоря Тышлера, изображающий процесс собирания и обработки мака. Фото И. Пальмина

Обилие всевозможных наркотических веществ в сельской местности подарило преимущественно городским хиппи опыт деревенской жизни и знакомство с глухими районами. Собирали «урожай» чаще всего по ночам, готовили в ранние утренние часы под открытым небом, не отходя далеко от места сбора. Кому не терпелось отведать «кайфа», потребляли прямо на месте[910]. Во многих отношениях люди, с которыми хиппи сталкивались во время своих деревенских экспедиций, особенно ближе к западной границе, были такими же маргиналами по отношению к советскому обществу, как и сами хиппи, если не больше. Это стало интересным открытием для обеих сторон. В то время как деревенские жители с удивлением разглядывали косматых молодых людей, скупающих у них урожаи конопли и мака, хиппи узнавали тяжелую правду о селе и его экономическом положении. Здесь советская власть не была такой всемогущей, как в городах, и советский проект выглядел куда менее жизнеспособным. Эти знания вместе с рюкзаками, набитыми маком и коноплей, отправлялись в Москву, Ленинград и Киев. Наркотики вошли в хипповскую бартерную экономику, а полученный опыт становился общим достоянием Системы. И хотя некоторые хиппи очевидным образом зарабатывали, продавая наркотики, масштабы этой торговли оставались очень скромными — то ли из страха перед криминальными структурами, то ли из‐за отсутствия интереса к прибыли. Суммы, ходившие от хиппи к хиппи, были небольшие. Например, спичечный коробок с травой (даже появилась такая единица измерения — «коробок») хиппи продавали друг другу рублей за десять.

Советское государство с его неэффективной политикой в отношении наркосодержащих препаратов во многом неявно стояло за хипповским употреблением наркотиков. Вопреки распространенному мнению, советское государство страдало не только от чрезмерного регулирования, но и от сильного недорегулирования во многих сферах. Одной из таких сфер была государственная система отпуска лекарств. В действительности большинство наркотиков, широко потребляемых советской хипповской и прочей молодежью, производилось самим советским государством. Хиппи были настоящими экспертами, отлично разбираясь в отечественных фармацевтических препаратах и в том, как их принимать. В этом им хорошо помогало как само государство, так и сотрудники медицинских учреждений и аптек, которые, как и многие другие граждане позднего СССР, жили порой за счет бизнеса на стороне. Особой популярностью пользовались опиаты, в первую очередь морфий и кодеин (часто принимаемые в комбинации друг с другом) и разнообразные транквилизаторы, которые можно было найти в снотворных и даже в лекарствах от простуды. Аркадий Ровнер, довольно язвительно изобразивший хипповскую жизнь в своем романе, описывает антигистаминный препарат димедрол как простейший наркотик, который можно было легко, без рецепта, купить в аптеке. В романе «Калалацы» его герой, имевший реального прототипа, рассказывает забавный анекдот: один товарищ, оказавшись в Киеве, пошел в аптеку и просит димедрол, а фармацевт с усмешкой отвечает на украинском: «Да ни, нимае, усе хипы поилы», — мол, димедрола нет, хиппи к нам уже заходили[911]. Как и всякий анекдот, эта история многослойна. В ней косвенно сообщается о потенциальном наркотическом действии димедрола и есть намек на то, что этот наркотик легче было достать в регионах. Также здесь содержится определенный колониальный подтекст: украинский провизор не знает, что ему делать с пронырливыми столичными хиппи. Конечно, некоторые хиппи находили выгоду в том, как неравномерно разные регионы снабжались лекарствами. Вымышленный герой того же романа по имени Бостон (в реальной жизни это был хиппи Чикаго) проведал о том, что в Риге (в реальной жизни, скорее всего, в Таллине, поскольку Чикаго был родом оттуда) дефицит циклодола. Бостон/Чикаго начал путешествовать между двумя городами, возя циклодол из Москвы в обмен на кодеин из Риги/Таллина, где это лекарство было уже в изобилии. Чтобы добиться большей эффективности, он нанял двух других хиппи, и они втроем объезжали психиатрические больницы, пользуясь не только ужасной логистикой советских предприятий, но и тем, что советская психиатрия полагалась в лечении на тяжелые наркотики[912].

Балтийско-московский хиппи Кест так описал свой первый опыт приема димедрола. Друг его друга имел связи в аптеке, где димедрол по определенным дням продавался без рецепта (возможно, по договоренности с теми, кто в этот день там работал). Они с Кестом купили две упаковки (по 10 таблеток) и выпили каждый по одной, запивая газированной водой из автомата[913]. За исключением описания последовавших за этим галлюцинаций, все в его рассказе опять говорит нам о позднем социализме: беспечный или коррумпированный фармацевт, дешевые лекарства и автомат с газированной водой на улице поблизости. Реалии советской жизни придавали потреблению наркотиков своеобразную окраску — или, если говорить откровенно, любовь советских хиппи к изготовляемым промышленным способом лекарствам была в немалой степени результатом состояния позднесоветского общественного здравоохранения.

Система здравоохранения в СССР использовала большое количество лекарств и применяла их в гораздо больших дозах, чем это было принято в Западной Европе. В советских условиях, когда врачам платили вне зависимости от их нагрузки и количества пациентов, допускался отпуск лекарства не по рецепту. Чистый кодеин, который был самым популярным наркотиком в конце 1960‐х, стал рецептурным только в 1968 году, но многие другие препараты, содержащие кодеин, долго еще оставались в свободной продаже[914]. В записке председателя Комитета по наркотикам Министерства здравоохранения Э. Бабаяна, адресованной начальнику Управления по производству синтетических средств А. Натрадзе, говорится, что одной из причин «кодеиномании» 1960‐х было «широкое