– Я нашла твои записи, – сообщила однаждыМона. – Они не были заперты и не показались мне сугубо личными.

Ответа не последовало.

Громадные ветки дуба едва шелохнулись. Листья бананазатрепетали, касаясь кирпичной стены.

– Я сама стояла возле лечебницы Туро и часамирасспрашивала людей, какой бы они хотели видеть идеальную больницу. Ты меняпонимаешь?

Никакой реакции.

– Тетя Эвелин находится в Туро, – ровным тономпродолжала Мона. – Она перенесла удар. Вероятно, следует забрать ее домой,но я не уверена, что она осознает разницу.

Мона могла бы заплакать, рассказывая о Старухе Эвелин. Онамогла бы заплакать, рассказывая о Юрии. Но она не плакала. И умолчала о том,что Юрий не писал и не звонил ей уже три недели. Она ни словом не упомянула обэтом. Равно как и о том, что она, Мона, влюблена в обаятельного смуглогочеловека с манерами британца, загадочного мужчину, который более чем в два разастарше ее.

Впрочем, о том, что Юрий приезжал из Лондона помочь ЭронуЛайтнеру, она говорила Роуан несколько дней назад. И тогда же сообщила ей, чтоЮрий – цыган и что взгляды их во многом совпадают. Она рассказала Роуан даже овстрече с Юрием в своей спальне накануне его отъезда и добавила, что никак неможет избавиться от беспокойства за этого человека.

Однако Роуан никак не отреагировала и даже ни разу невзглянула на Мону.

Что еще Мона могла сказать сейчас? Разве только, что прошлойночью видела страшный сон, но вспомнить его не могла и точно знала только одно:там было что-то ужасное о Юрии.

– Конечно, он взрослый человек. – Монавздохнула. – Да, ему уже за тридцать, и он сам в состоянии позаботиться осебе. Но как подумаю, что кто-то в Таламаске угрожает ему…

Ох, ладно, хватит об этом!

Быть может, все было не так. Легко обвинять человека,который не имеет возможности или не хочет ответить.

Но Мона могла поклясться, что у Роуан возникло некотороенеопределенное представление, что она находится рядом. Хотя, быть может, такоевпечатление создавалось лишь потому, что Роуан не выглядела обиженной илизамкнутой.

Мона не ощущала неудовольствия.

Глаза ее скользили по лицу Роуан, выражение которого было наредкость серьезным. Разум ее не угас, нет, определенно не угас! Ведь она жевыглядела в двадцать миллионов раз лучше, чем когда находилась в коме! Вот,пожалуйста, пеньюар застегнут на три пуговицы. А вчера была застегнута толькоодна. Причем Майкл уверял, что он не помогал жене в этом.

Но Мона знала, что отчаяние может полностью захватить разуми тогда любая попытка прочесть мысли почти наверняка обречена на провал – онисловно скрыты плотной завесой тумана. Было ли то состояние, в которомнаходилась Роуан, отчаянием?

Мэри-Джейн Мэйфейр, эта сумасшедшая девчонка из Фонтевро,заходила в последний уик-энд. Странница, пират, провидица и гений – достаточнопослушать ее рассказы. Но еще и леди, а также – несмотря на весьма почтенный возраст:девятнадцать с половиной лет – большая любительница развлечений. И главное –могущественная и грозная ведьма, как она сама себя называет.

– С ней все в порядке, – внимательно оглядевРоуан, объявила Мэри-Джейн и так резко сдвинула на затылок ковбойскую шляпу,что та соскользнула на спину. – Наберитесь терпения. Потребуется, конечно,некоторое время, но эта леди знает, что происходит.

– А это что еще за ненормальная? – резким тономвопросила Мона.

Откровенно говоря, она испытывала симпатию и одновременнонеобычайное сочувствие к стоящему перед ней большому ребенку, хотя была моложеМэри-Джейн на шесть лет. Несмотря на жесточайшую нищету, эта благороднаядикарка, одетая в купленную в «Уол-Марте»[7] коротенькуюхлопчатобумажную юбку и дешевую белую блузку, которая так туго обтягивалавысокую грудь, что на самом видном месте даже отлетела пуговица, держаласьвеликолепно.

Разумеется, Мона знала, кто такая Мэри-Джейн Мэйфейр,обитавшая на руинах плантации Фонтевро, в Байю – на легендарной земле браконьеров,охотившихся на великолепных белошеих цапель только ради их мяса иотстреливавших аллигаторов, которые угрожали жизни взрослых, ибо могли слегкостью перевернуть утлые лодчонки, и не упускали случая сожрать кого-нибудьиз детей.

Мэри-Джейн принадлежала к числу тех сумасшедших Мэйфейров,которые не сочли нужным перебраться в Новый Орлеан и редко – а то и никогда –не поднимались по деревянным ступеням знаменитого новоорлеанскогопредставительства Фонтевро, иначе известного как особняк на углу Сент-Чарльз-авенюи Амелия-стрит.

Если уж быть до конца честной, Моне до смерти хотелосьувидеть Фонтевро и сохранившийся до сих пор дом с шестью колоннами наверху ишестью – внизу, пусть даже его первый этаж был на три фута залит водой.Следующим по значимости желанием было увидеть легендарную Мэри-Джейн – кузину,лишь недавно вернувшуюся «издалека», увидеть, как та привязывает свою пирогу кперилам лестницы или переправляется по стоялой воде через илистый затон, чтобысесть за руль грузового пикапа и съездить в город за провизией.

Все только и говорили о Мэри-Джейн Мэйфейр. А все потому,что Моне было уже тринадцать и теперь она стала единственной наследницей,имевшей право на распоряжение легатом, а следовательно, могла по своему желаниювыбирать, с кем и как строить отношения. Исходя из этих обстоятельств,родственники считали, что Моне должно быть особенно интересно и полезнопоговорить с деревенской кузиной, которую называли «блестяще одаренной»,«обладающей выдающимися экстрасенсорными способностями» и которая пыталасьпостичь те же тайны, что и Мона, но делала это по-своему.

Девятнадцать с половиной… Пока Мона лично не встретилась сэтим удивительным созданием, она считала, что в таком возрасте уже невозможносохранить истинно юную душу.

Мэри-Джейн, похоже, стала наиболее интересным открытием,сделанным с тех пор, как они занялись поисками в стремлении собрать вместе всехМэйфейров. Пожалуй, такое открытие можно назвать предопределенным: онинеизбежно должны были наткнуться на подобный атавизм и обнаружили его в лицеМэри-Джейн. «Интересно, – думала Мона, – что еще выползет из этогоболотца?»

При мысли о полузатопленном доме на плантации – великолепноми величественном памятнике греческого Ренессанса, постепенно погружающемся втину, Моне становилось не по себе. Как это ужасно: обломки известки и глины, сшумом падающие в мрачные воды, рыбы, проплывающие мимо балясин лестничнойбалюстрады…