Красиво.

Белая пена на камнях, холодный ветер, полный бокал в руке,сизые тучи, клубящиеся над головой. Завтра наверняка пойдёт снег. Но ввиртуальности не бывает «завтра».

— Хотел бы я знать, — делаю глоток, — откуда взята эта река.

— Места красивее не видал я в своей жизни… — странным тономпроизносит оборотень.

Вот так всегда. У каждого свои ассоциации и аналогии. ДляРомана, явно, этот пейзаж что-то означает. Для меня — просто красивое место.

— Ты здесь бывал?

— В какой-то мере.

Интересно.

— Что это за птицы, Роман?

— Гарпии, — не глядя отвечает он. Хлоп — и его стакан пуст.

Но он всё равно не пьянеет.

Как я ненавижу тайну, которая окружает нас. Мы боимся другдруга. Мы боимся всего.

— А погода приятная, — бросаю наугад.

— Снежное нынче лето… — говорит оборотень. И смотрит на меняс иронией. Он узнаёт эту местность. Она отзывается чем-то в его душе.

Мне не дано узнать, чем именно.

Наливаю себе глинтвейна в тяжёлую керамическую чашу. Вдыхаюаромат. Снежное лето? Пускай. Нет ничего лучше плохой погоды.

— Лёня, ты куришь травку? — Роман протягивает мне портсигар.

— Нет.

Наверное, он и впрямь алкоголик и наркоман…

— Говорят, куда безвреднее алкоголя и табака.

— Говорят, что в Москве кур доят.

Роман колеблется, но закуривает.

Блин. Надины доводы начинают казаться мне не такими ужбезумными.

Я пью глинтвейн, Роман курит анашу. Минуты через две щелчкомотправляет недокуренную сигарету вниз и говорит:

— Детская забава. Плесни мне вина.

— Это глинтвейн.

— Какая, фиг, разница…

Теперь мы оба потягиваем горячее вино с пряностями. Романкивает:

— Рулез!

Я согласно киваю. «Рулез» — это что-то хорошее. Холодноепиво, компьютер седьмого поколения, юная красавица, удачно обезвреженный вирус…глинтвейн.

Сидим над обрывом и нам хорошо.

— Что было в том яблочке?

— Новое лекарство от простуды. Очень эффективное.

Роман хмурится.

— Это стоит шесть тысяч?

— Это стоит сто.

— А… — Роман меняется в лице.

— Давай дождёмся покупателя.

Оборотень кивает:

— Твоя операция, тебе решать.

Покупатель появляется минут через десять, когда я уженачинаю беспокоиться. Я знал его лишь под кличкой «Тёртый», а он меня — подпрозвищем «Стрелок». Покупатель опрятен и неприметен, простой костюм,незапоминающееся лицо. Молодой парень с дипломатом в руке.

— Добрый вечер, Стрелок! — говорит он мне. Голос излишнеровен — Тёртый общается через программу-переводчик.

— Доброе утро, — поглядывая на часы отвечаю я. Это взаимнаяигра. Выяснить индивидуальное время дайвера, определить, в каком часовом поясетот проживает — уже немало.

— Как я ценю ваш юмор… — Тёртый садится на третий стул,вопросительно смотрит на меня: — Урожай созрел?

— Тяжёлые вышли яблочки, — я достаю дискету, кладу на стол.— Честно говоря, я ожидал большей благодарности за подобный труд…

— Мы ведь условились? Шесть тысяч долларов.

Развожу руками.

— По вашим словам, большего оно и не стоило.

— Вы считаете иначе?

— Понимаете, господин Шеллербах…

«Тёртый» вздрагивает.

— Вы ошиблись как минимум, на порядок. Простуда — этомелочь, конечно… но кому нравится валяться в постели с температурой и сопливымносом?

— Мне — не нравится, — Шеллербах-Тёртый меняется в лице.Теперь это пожилой мужчина с волевой, но нервной физиономией. — Однако яполагал, что слово дайвера — свято.

— Не отрицаю. Я отдаю вам файл, — щелчком отправляю дискетучерез стол. — Но в следующий раз ни один дайвер не пошевелит ради вас пальцем.Вы нарушаете нашу этику, господин Шеллербах. Труд оплачивается в меру егосложности.

Шеллербах берёт дискету и замирает. Я пью глинтвейн,наблюдая за ним. Оборотень молчит. Это моя операция.

Наконец Шеллербах скачал файл, и взгляд его приобретаетосмысленность.

— Итак? — спрашиваю я.

— Пятьдесят, — говорит Тёртый.

— Каждому?

Он молчит — очень, очень долго. Это деньги. Живые,полнокровные, необлагаемые налогами, пришедшие ниоткуда и ушедшие никуда.

— Ваш счёт.

Я протягиваю ему бумажку, на ней — номер счета в Швейцарии.

— Отрицательные проценты… вы очень осторожны, господиндайвер…

— Иного выхода нет, Петер…

Он сдаётся. Я знаю его настоящее имя, он моё — нет. Банк невыдаст меня никогда. Даже если международный трибунал заявит, что я людоед ивиновен в геноциде.

За это и платятся отрицательные проценты со счёта.

За полную безопасность.

— Пятьдесят каждому. Я делаю жест доброй воли, господиндайвер!

— Прекрасно.

Несколько секунд — и на мой счёт перетекают сто тысячдолларов. Это много. Это очень много.

Годы спокойной жизни в виртуальности.

— Вы согласитесь на дальнейшее сотрудничество?

Достаю свою чековую книжку, с удовольствием разглядываюцифру. Потом выписываю чек на пятьдесят тысяч и отдаю оборотню.

— Вполне возможно.

— А на постоянный контракт?

— Нет.

— Чего вы так боитесь, дайвер? — во взгляде Шеллербахалюбопытство.

Чего я боюсь?

— Имени, Питер. Настоящая свобода — это всегда тайна.

— Я понимаю, — соглашается Шеллербах. Косится на Романа: —Вы тоже дайвер? Или просто ходячий набор вирусов?

— Дайвер, — говорит Роман.

— Что ж… удачи вам, господа… — Шеллербах отходит на шаг.Останавливается: — Скажите… как это — быть дайвером?