самодержавие, монархия, анархия, тирания, республика, демократия, олигархия, аристократия, парламент; составил перечень фактов, имеющих отношение к Библии, иллюстрируя их соответствующими отрывками из Священного Писания.

По тетрадям учениц, которые он бережно хранил в течение пятидесяти лет, можно проследить ряд трудностей, с которыми сталкивается иностранец при изучении английского языка. Гак, они писали «pales» вместо «palace», «skreaming» вместо «screaming», «verds» вместо «words». В этих тетрадях видна также любовь и понимание детей — качества, которые полностью проявятся позднее, хотя прежде Гиббс, возможно, даже не подозревал этого в себе. Он все еще полагал, что его основные интересы связаны с Петербургом и относился к преподаванию языка Царским детям как к редкому подарку судьбы, как к работе, которая будет продолжаться лишь до тех пор, пока девочки не вырастут.

Следующей осенью Императрица попросила Гиббса заняться Анастасией, которой исполнилось восемь лет. Это была первая личная встреча учителя с Императрицей, и встреча эта, по его мнению, оказалась счастливой. «В 1909 году она по-прежнему выглядела очень молодой, у нее был свежий цвет лица, красивые волосы и глаза. Ее одежда и манеры были совершенно безыскусственные. Ее Величество протягивала руку с достоинством, смешанным с застенчивостью, что поистине придавало ей выражение любезности, поэтому было очень приятно видеть и трогать ее».

Похоже на то, что самая младшая из девочек, Анастасия, произвела на Гиббса наиболее яркое впечатление, поскольку о ней он пишет совершенно в особом тоне:

«…Тогда это был сущий ребенок — худенькая, деликатного телосложения. Она была шустрой, подвижной, и ее живые глаза искрились умом. С прелестным цветом лица и волос, хрупкая и изящная, тем не менее она обладала физической силой, характерной для их семьи. Кроме того, это была юная дама, обладавшая огромным самообладанием, всегда веселая и жизнерадостная. Всегда готовая на выдумки и проказы, она поразительно владела своей мимикой. Ни в одном другом ребенке я не видел ничего похожего.

С этой крохотной Великой Княжной не всегда было легко заниматься, в особенности, на уроках, которые следовало давать в „традиционной“ манере. Поскольку я изучал этические науки и получил ученую степень по этим дисциплинам, а позднее прослушал курс по детской психологии, я применял как можно больше новшеств. Как правило, у нас получались чудные уроки, но порой возникали грозы».

Гиббсу запомнились ее выходки в классе, и в своих записях он рассказывает о таких шумных занятиях. В одном случае учитель не поставил ей обычную, ожидавшуюся ученицей «пятерку» за средне выученный урок. Некоторое время они сидели молча, затем, не сказав ни слова, Анастасия вышла из класса и вскоре вернулась с огромным букетом цветов. С обворожительной улыбкой она спросила: «Мистер Гиббс, Вы не исправите отметки?» Тот покачал головой, юная леди вышла из помещения и тотчас отправилась к русскому наставнику. «Петр Васильевич, позвольте мне подарить вам эти цветы». Разумеется, тому следовало бы ответить отрицательно, но, как заметил Гиббс, «преподаватели тоже люди». Шторм миновал, и их отношения вновь стали нормальными, однако Гиббс стал очень осмотрительным, ставя отметки, а Анастасия после каждого урока приносила ему цветы.

В другом случае, после детского костюмированного бала, Анастасия влетела в классную комнату с перепачканным лицом и небольшой лесенкой — символом ремесла трубочиста. Гиббс решил не обращать на это внимания, но когда начался урок, в комнату со смехом ворвались ее сестры, которые привели с собой родительницу. «Анастасия! — вскричала она в ужасе. — Сейчас же пойди переоденься». Девочка вскоре вернулась с красным от мочалки лицом и с большим апломбом села на свое место. Урок продолжился как ни чем не бывало. Все это время Государыня сидела вместе с ними, и все делали вид, будто не замечают лесенку, все еще лежавшую на столе.

В числе предметов, преподаваемых Великим Княжнам, были русский, французский, катехизис, история, музыка, поэтому разным учителям приходилось не только подстраиваться друг под друга, но и учитывать возможные утренние прогулки Императора с детьми, если ему позволяли погода и обязанности, а также церковные службы, на которых Царская семья неизменно присутствовала в дни религиозных праздников и в дни рождения и тезоименитств каждого из членов Царской семьи. День Ангела Государя — память Святителя Николая, Мир Ликийских Чудотворца, — был, разумеется, общенациональным праздником. Они также присутствовали на молебнах, связанных с важными событиями национального значения, и на молитвах в дни испытаний.

До сих пор Гиббс общался, главным образом, с представителями английской колонии в столице, где большинство его знакомых были или равнодушны к религии, или же пребывали в состоянии смущения и разочарования, как и он сам. Они не проявляли никакого интереса к Русской Православной Церкви, считая ее пережитком прошлого. Духовный кризис, охвативший, как мы уже отмечали,

Англию, поразил и интеллигентствующие круги Санкт- Петербурга. По словам князя Жевахова, «религиозный Петербург стал искать ответы на свои сомнения и духовные запросы в иной плоскости и вступил на почву „народной“ веры, не знающей никаких религиозных проблем, не сталкивающейся ни с какими противоречиями, не связанной ни с какою наукою… Сделать это было тем легче, что в представителях такой веры не ощущалось недостатка… И скоро эти представители, доныне вращавшиеся среди петербургской бедноты… перешагнули пороги великосветских салонов и гостиных».

Духовная немощь — вот что создало атмосферу, в которой Распутин и другие пророки вроде него смогли проникнуть в высшие круги петербургского общества. Гиббс и несколько его друзей поддались тому же недугу. Эти образованные, повидавшие свет господа регулярно посещали захудалого предсказателя дядю Мишу, занимались теософией и прочей чепухой даже тогда, когда уже вовсю шла Великая война.

Как культурная нация, Россия оставалась христианской дольше, чем западные страны. Свидетельства глубоко укоренившегося древнего православия можно было видеть и слышать повсюду. Воздух наполнял мелодичный многоголосый перезвон колоколов, раздававшийся с сотен церквей и монастырей. Они призывали верующих к молитве, оповещали о религиозных праздниках, торжествах, похоронах, бракосочетаниях, крещениях. В них били в набат при пожарах и других бедствиях. У колокольного звона был собственный язык, и верующие понимали его. Колокольни и сверкающие купола храмов возвышались над отдаленными селами, и звон с них разносился над полями, в которых трудились крестьяне. Он постоянно напоминал об ином, вечном мире, куда, благодаря священным

Таинствам Церкви, могут попасть люди даже самые скромные и бедные.

И повсюду можно было видеть иконы. В каждой русской лавке висела своя икона; они размещались в многочисленных придорожных часовнях, куда путник мог зайти помолиться; были прикреплены к каретам, саням, установлены над воротами и мостами. Даже наружные стены храмов были украшены ими; в каждом доме был «красный угол», где висели