—Можем просто быть вместе,— произнёс он, касаясь моих ладоней.— Сколько бы это ни продлилось. Мне достаточно чувствовать, что ты рядом, в моих объятиях…

—Недавно ты говорил, что достаточно меня видеть,— усмехнулась я, ощутив, что и моя нервозность начала рассеиваться.

—Ну, раз уж мы зашли так далеко…

Тело и разум сладостно парили на самой вершине блаженства. Душа успокоилась, наконец, отыскав тихую гавань, куда не заглядывали ни бури, ни грозы, ни Ангелы и Демоны, ни Свет и Тьма. Уставшая от обязательств и запретов, она наслаждалась долгожданной свободой и тонула в бескрайней синеве, не имевшей ни начала, ни конца. Она пела безмолвно и беззвучно, как могло петь лишь преисполненное радостью сознание.

Но вдруг что-то потянуло её вниз.

Тяжесть нарастала, с каждой секундой всё дальше увлекая за собой и всё ниже спуская к земле. Не ослабляя хватки, не позволяя сопротивляться, не давая освободиться. Синева превратилась в вязкую серость, противную и липкую, словно осенняя изморось.

А потом её сменила чернота…

***

Я очнулась. Чувство было такое, будто упала с головокружительной высоты и разбилась о камни. Мышцы ныли, а сердце колотилось с бешеной скоростью. При этом я не испытывала горького послевкусия страха или ужаса, которые обычно сопровождали приход Тьмы, а ощущала лишь беспокойство, словно от внезапной потери равновесия. Вот только тонкий матрас, постеленный прямо на каменный пол, исключал внезапное падение во сне.

Я огляделась, пытаясь понять, что же нарушило такой приятный и сладостный сон, казавшийся здесь — посреди жуткой реальности — вымыслом сознания, отчаянно пытавшегося спастись хотя бы в мечтах. Пространство вокруг было привычным, но новым. Все предметы находились ровно на тех же местах, как и в нашей палатке, однако ни Эмили, ни Мелании рядом не оказалось. Зато на фоне незанавешенного выхода виднелась сутулая мужская фигура. Словно роденовский мыслитель, человек неподвижно замер, подперев подбородок рукой и устремив невидящий взгляд в беспокойную даль. Тусклый свет утренних сумерек, едва освещавший небольшое помещение, периодически становился ярче, выхватывая из мрака куски ткани, части лежанок и словно белой кистью вычерчивая грустный профиль на фоне серого неба. Окончательно пробудившись, я, наконец, вспомнила, что слабый свет исходил от частых, но далёких молний, а незнакомая палатка принадлежала Стражу, который погрузился в мрачные раздумья и даже не помышлял о покое.

—Дэвид,— тихо позвала я.— Уже утро?

Человек вздрогнул, развернулся ко мне и натянуто улыбнулся.

—Ещё нет… Утро и чистилище — понятия несовместимые…

—Тогда почему ты не спишь?

—Не спится,— просто ответил он, и мне показалось, что я услышала подавленный вздох.

—Думаешь о случившемся? Мы же решили, что всё нормально…

—Вовсе не из-за этого,— покачал он головой и вновь посмотрел на бушующее небо.

Очередная вспышка молнии осветила лицо Стража, и я увидела в его выражении столько боли, что сердце невольно сжалось от сострадания. О чём он мог думать? Воспоминания о прошлой жизни, о годах, проведённых в тёмном мире, о жене, о дочери и даже обо мне заставляли его тосковать, но не вызывали душераздирающего отчаянья, которое сейчас отражалось в воспалённых глазах.

Неужели он плакал?

Что могло заставить не знавшего жалости Стража лить слёзы?

—Что-то случилось?— снова спросила я, сев на постели.

Теперь и мне расхотелось спать.

—Нет,— слишком поспешно ответил Давид.— Просто бессонница…

—Иди ко мне,— вместо дальнейших расспросов позвала я, откинув край одеяла.— Мне холодно одной…

—В Аду не бывает холодно,— зло усмехнулся он, но всё-таки забрался на лежанку и крепко прижал к себе.

—А мне холодно! Мне всю жизнь было холодно без тебя,— прошептала я.

Я почувствовала, насколько хрупким и недолговечным являлось наше мимолётное, украденное у Судьбы и Высших Сил счастье. Настанет утро — и я уже не буду ни в чём уверена. Начнётся Битва — и оно может вдребезги разбиться о чей-нибудь меч. И ни сохранить, ни удержать его мы не могли, как бы ни старались и сколько бы сил ни приложили. Оно нам не принадлежало. Оно принадлежало лишь Свету и Тьме…

—Будь осторожна сегодня,— вдруг произнёс Давид, словно прочитав мои мысли.— Будь осторожна, как никогда.

—Конечно. Я же обещала…— напомнила я.

—Теперь многое изменилось. Мы снова вместе и потому…— он затих, не решившись произнести следующую фразу.

И я поняла, что зря недоговаривала.

Я высвободилась из его рук, села на постели и в свою очередь устремила взгляд к серому горизонту, который с такой задумчивостью и грустью рассматривал Страж. Так вот какие мысли занимали его разум в эту беспокойную ночь. Оказывается, в моём молчании не было никакого смысла, поскольку он обо всём знал…

—Ты тоже помнишь?— еле слышно спросила я.— Почему не сказал раньше?

—Наверное, потому же, почему и ты промолчала,— отозвался Давид.— Я надеялся, что Старец не показал тебе…

—Это было моим кошмаром ещё до того, как я побывала в прошлом.

—Моим тоже…

—Но Елиазар говорил, что ничего не предрешено!— попыталась я успокоить нас обоих, а у самой внутри всё застыло от страха.— Случившееся тогда не может… Не должно повториться снова! Сейчас другое время, другие люди, и всё должно быть по-другому!

—Наивная девочка!— усмехнулся Страж и уложил меня обратно.— Люди, может быть, и другие, но их души остались прежними. Тот, кто убил меня в прошлой Битве, способен убить и сейчас.

—Тогда тоже будь осторожен!— прошептала я, чувствуя, как замирает сердце.— Ты знаешь всё. Если умрёшь ты, умру и я — на небо у нас одна дорога.

—Жаль, что на земле они всё время расходятся…

—Я безумно боюсь тебя потерять…— призналась я дрогнувшим голосом.

—Не собираюсь я умирать!— невесело пошутил Давид.

—Никто из нас не собирался, тем не менее мы все здесь…— грустно возразила я, задумчиво перебирая пальцами его волосы.

Они были жёсткими и колючими, как иголки дикобраза, но даже от этого я испытала странное удовольствие. Любое живое чувство, будь то нежное прикосновение рук или покалывание щетины, напоминало, что мы всё ещё были живы, и смерть пока не пришла за нами…

—У тебя нет шрама,— удивилась я, дойдя до виска и нащупав там только гладкую кожу.

Моя отметина в виде креста сохранилась даже в тёмном мире, хотя все остальные шрамы исчезли.

—Каждому по вере,— отозвался Страж, переложив ладонь себе на плечо.— Зато у меня есть звезда Давида из родинок. Вот здесь. Я ведь еврей по матери.