Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавитьсяот сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнемсостоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевичапод предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искалуспокоения от жизненной тревоги, — а с воспоминанием об Иосифе Алексеевичесвязывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершеннопротивоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым.Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете ИосифаАлексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки,над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно изначительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней,в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущениясвоей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой тогоразряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. КогдаГерасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что онпримет участие в предполагаемой — как он знал — народной защите Москвы. И сэтой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет иобъявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме ИосифаАлексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня(Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонскихрукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысльо кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысльэта о том, что ему, l`Russe Besuhof, предназначено положить предел властизверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно ибесследно пробегают в воображении.

Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народнойзащите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах,как это хорошо!» — в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо быбыло, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что емупредопределено.

На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и неотставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда онвернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдругпочувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперьсделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя,остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть,или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одногоНаполеона.

Пьер знал все подробности покушении немецкого студента нажизнь Бонапарта в Вене в 1809-м году и знал то, что студент этот былрасстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнениисвоего намерения, еще сильнее возбуждала его.

Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера кего намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознанииобщего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25-го поехал в Можайск изаехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычнойроскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищус Герасимом; другое — было то неопределенное, исключительно русское чувствопрезрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, чтосчитается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал этостранное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдругпочувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким стараниемустроивают и берегут люди, — все это ежели и стоит чего-нибудь, то только потому наслаждению, с которым все это можно бросить.

Это было то чувство, вследствие которого охотник-рекрутпропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла безвсякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; точувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела,как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящеговне человеческих условий, суда над жизнью.

С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувствов Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперьтолько нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьераподдерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что ужебыло им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет,и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, — все потеряло бы не толькосмысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен),ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.

Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает,совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил этидни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовинубессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, — все этоподдерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили вМоскву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только освоем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своихмечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, нисмерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждениемпредставлял себе свою погибель и свое геройское мужество.

«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! — думалон. — Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? — думал Пьер. —Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьерслова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казнитеменя», — говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением налице, опуская голову.

В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал ссобой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показаласьсовершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халатего был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян.Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лицеПьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.

— Они оробели, — сказал он хриплым, доверчивым голосом. — Яговорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? — Он задумался и вдруг, увидавпистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.

Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем,остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостьюи отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич,морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себевоображая что-то торжественное.