Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался наступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одномуместу людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.

Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанномместе, хмурясь потирал рукою лицо.

— Ребята! — сказал Растопчин металлически-звонким голосом, —этот человек, Верещагин — тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.

Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе,сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, сбезнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его былоопущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и погляделснизу на графа, как бы желая что-то сказать ему или хоть встретить его взгляд.Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, какверевка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.

Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и,как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, онпечально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами наступеньке.

— Он изменил своему царю и отечеству, он передалсяБонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибаетМосква, — говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянулвниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будтовзгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: —Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!

Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг надруга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силыпошевелиться и ждать чего-то неизвестного, непонятного и страшного становилосьневыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, чтопроисходило перед ними, все с испуганно-широко раскрытыми глазами и разинутымиртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.

— Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имярусского! — закричал Растопчин. — Руби! Я приказываю! — Услыхав не слова, ногневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опятьостановилась.

— Граф!.. — проговорил среди опять наступившей минутнойтишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. — Граф, один бог над нами…— сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на еготонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того,что хотел сказать.

— Руби его! Я приказываю!.. — прокричал Растопчин, вдругпобледнев так же, как Верещагин.

— Сабли вон! — крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.

Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав допередних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступенямкрыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейсяподнятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.

— Руби! — прошептал почти офицер драгунам, и один из солдатвдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.

«А!» — коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганнооглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стонудивления и ужаса пробежал по толпе.

«О господи!» — послышалось чье-то печальное восклицание.

Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся УВерещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутаядо высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу,прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его.Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последнийседьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняянеудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударившийдрагун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками,бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками втонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ногинавалившегося ревущего народа.

Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. Икрики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, тольковозбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, дополусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечнуюпоспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди,которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила ихсо всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны всторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.

«Топором-то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христапродал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором-то!.. Али жив?»

Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики еезаменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещатьсяоколо лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, чтобыло сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.

«О господи, народ-то что зверь, где же живому быть!» —слышалось в толпе. — И малый-то молодой… должно, из купцов, то-то народ!..сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив…Эх, народ… Кто греха не боится… — говорили теперь те же люди, сболезненно-жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазаннымкровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.

Полицейский старательный чиновник, найдя неприличнымприсутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело наулицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело.Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее,подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.

В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревомстеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо тогочтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная кудаи зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнатынижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как влихорадке, нижнюю челюсть.