У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко.Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл попеску, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире,в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазамиподошел к Кутузову и стал по-французски говорить ему что-то. Это был графРастопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицынет больше и есть одна армия.

— Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне,что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! —сказал он.

Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимаязначения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что-тоособенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека.Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спускаяиспытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:

— Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.

Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, илинарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего неответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! ГлавнокомандующийМосквы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал скриком разгонять столпившиеся повозки.

В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву.Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехалсам неаполитанский король.

Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюратостановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положениинаходилась городская крепость «le Kremlin».

Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей изостававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного,изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.

— Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! — слышалисьтихие голоса.

Переводчик подъехал к кучке народа.

— Шапку-то сними… шапку-то, — заговорили в толпе, обращаясьдруг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеколи до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскомуакценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, чтоему говорили, и прятался за других.

Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русскиевойска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколькоголосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передовогоотряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что,вероятно, там засада.

— Хорошо, — сказал Мюрат и, обратившись к одному из господсвоей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.

Артиллерия на рысях выехала из-за колонны, шедшей заМюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерияостановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеровраспоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительнуютрубу.

В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущалфранцузов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человекпехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна итесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из-под ворот, как только офицер скомандой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицерукомандные слова, и офицер с солдатами побежал назад.

Послышалось еще три выстрела из ворот.

Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странныйкрик немногих голосов послышался из-за щитов. На лицах французского генерала,офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости испокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбуи страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, этоместо не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новаяместность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовилиськ этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристысдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящиезвука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камнюворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.

Несколько мгновений после того, как затихли перекатывыстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов.Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл,закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крикв воротах, и из-за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держаружье, он целился во французов. Feu! — повторил артиллерийский офицер, и в однои то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опятьзакрыл ворота.

За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотныефранцузские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых ичетыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, кЗнаменке.

— Enlevez-moi ca, [Уберите это, ] — сказал офицер, указываяна бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду.Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez-moi ca», — сказано только про них, иих выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил ихпамяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi lacitadelle sacree, s`etaient empares des fusils de l`arsenal, et tiraient (cesmiserables) sur les Francais. On en sabra quelques`uns et on purgea le Kremlinde leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладелиружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, иочистили Кремль от их присутствия. ]

Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли вворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывалистулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.

Другие отряды проходили через Кремль и размещались поМаросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке,Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как вгороде на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.