Сколь бы проект ни вдохновлял Рокфеллера, он мучился, чувствуя себя в ловушке непомерной расточительности Харпера, и их отношения начали обостряться. Когда сбор средств в других местах застопорился, казалось, сбываются худшие кошмары Рокфеллера: он окажется единственным благотворителем заведения, которое годами будет тянуть из него все соки. Когда бы он ни встречался с Харпером, они воздерживались от разговоров о деньгах и обсуждали образовательную политику. Финансовые вопросы перешли во все более вспыльчивую личную переписку между Гейтсом и Харпером, которую Рокфеллер частным образом просматривал. К весне 1891 года у Рокфеллера начало появляться неприятное чувство, что Харпер рассматривает его деньги как открытый чек, который покроет ежегодный дефицит. Рокфеллер и Гейтс не поверили своим глазам, увидев, что новый президент не отказался от плотного графика лекций (которые приносили ему четыре тысячи долларов в год) и раздумывал над предложением возглавить за три тысячи долларов Школу английской Библии Шатокуа, которая планировала и роскошное путешествие в Европу – и все это при хорошей зарплате в десять тысяч долларов в Чикагском университете. Летом 1891 года, пока Рокфеллер возмущался, Гейтс встретился с Харпером и уговаривал его отказаться от внешней деятельности. «Конечно, он отказался от этих предложений, – проинформировал Гейтс Рокфеллера, – также как и от намека, содержащегося в них, что его мотивы не лишены корысти»59. Ситуация была странной: самый богатый человек в мире отчитывает библеиста за неподобающий материализм.

В некоторой степени в расточительности Харпера можно винить и Рокфеллера, который выдавал противоречивую информацию. Кроме всего прочего именно Рокфеллер убедил Харпера дорого заплатить за лучшие научные умы Америки. После одной из встреч с Рокфеллером Гейтс сказал Харперу: «Мы долго обсуждали жалование ведущих профессоров, за и против, и в результате он пожелал, чтобы я передал вам, что, безусловно, следует заполучить лучших людей»60. Подобный разговор легко мог вызвать легкомысленное отношение к деньгам. У Гейтса имелся и другой скрытый мотив желать, чтобы Харпер держался подальше от цикла лекций. Хотя Харпер не был вольнодумцем, как его мрачно описал доктор Стронг, он все же склонялся к нетрадиционным религиозным взглядам и много размышлял о них. Занимаясь высшей библейской критикой, он не делал упора на непогрешимости Библии, а ушел в научное исследование авторства священных текстов. Гейтс сам стал самобытным модернистом, но хотел, чтобы на публике Харпер держал свои нестандартные взгляды при себе. Потенциальные спонсоры уже беспокоились о разбавленном баптизме нового университета и ставили под сомнение чистоту доктрины Харпера. Общаясь с одним из сомневающихся, Гейтс настаивал: «Доктор Харпер – человек евангелистического духа и ежегодно обращает многих в Йеле», – подразумевая, что он продолжит эту практику в Чикаго61. Когда Гейтс высказал Харперу обеспокоенность его взглядами, последний чистосердечно признался в своем либерализме Рокфеллеру, чтобы того не шокировало отступление от веры.

Газеты не были посвящены в эти внутренние трения и потешались над немыслимым союзом короля трестов и библеиста. Харпера раздражали комиксы, изображавшие, как он несется за Рокфеллером и его денежными мешками. В одной серии карикатур Харпер отчаянно преследовал Рокфеллера по замерзшей реке Гудзон, перепрыгивая со льдины на льдину, пока наконец уставший Рокфеллер не бросил толстую пачку банкнот за спину, чтобы насытить президента университета. Позже Рокфеллер выделил миллион долларов Йелю, и другой карикатурист нарисовал Харпера верхом на здании колледжа, обозначенного как «Чикагский университет», с завистью смотрящего на здание другого колледжа под вывеской «Йель». Харпера часто изображали лизоблюдом. В одной карикатуре он встречает модных леди на вокзале и несет их багаж, на котором написано «Действительная функция президентов колледжей».

Вероятно, в 1891 году были моменты, когда Джон Д. Рокфеллер удивлялся, как он вообще ввязался в проект такого масштаба и во главе с таким невероятно сумасбродным человеком. Если бы он догадывался, что его ждет, представляется сомнительным, чтобы он продолжил упорствовать. Но теперь он публично поставил свою репутацию на это исключительно дорогое начинание и в конечном итоге, куда бы ни вел Уильям Рейни Харпер, Джон Д. Рокфеллер неохотно следовал за ним. Не тем он был человеком, чтобы бросить проект, получивший его благословение.

Хотя радость от проекта тоже была, переживания Рокфеллера по поводу Чикагского университета пришли в момент физической уязвимости и привели к срыву, оказавшись последней каплей. Письма Гейтса к Харперу постоянно ссылаются на резкое ухудшение здоровья у их патрона. В апреле 1891 года Гейтс сообщил после разговора с Рокфеллером с глазу на глаз: «Он был сама доброта, но казался очень грустным и подавленным… Он даже сказал мне, что его делают больным волнение и беспокойство о вопросе [т. е. финансы университета] и что поэтому он уехал от работы и находится в Кливленде. Мы не должны давить на него по поводу денег. Давайте сделаем это и посмотрим, не получится ли у нас сократить расходы и закончить первый год с наименьшим возможным дефицитом»62.

Со стороны Гейтса это не было просто блефом или тактической позицией, хотя это тоже присутствовало. В начале 1889 года Рокфеллер постоянно жаловался на усталость и депрессию. Несколько десятилетий он вкладывал сверхчеловеческую энергию в создание «Стандард Ойл», прорабатывая бесчисленное множество деталей; все это время под внешним спокойствием и уверенностью скапливалось напряжение. Теперь в его лице была заметна меланхолия человека, который слишком многим пожертвовал ради работы. В начале 1890-х годов Рокфеллер несколько месяцев не ходил в контору из-за необозначенной болезни. После он обещал перестать работать по субботам и брать больше отпуска, но следующей весной его опять мучили симптомы.

К 1891 году ряды руководителей «Стандард Ойл» начали редеть. Чарльз Пратт в тот год неожиданно умер, а Генри Флаглер все больше отвлекался на свой отель во Флориде и железнодорожные проекты. Вырастив Джона Д. Арчболда как своего преемника, Рокфеллер начал передавать повседневные полномочия своему протеже – дерзкому низенькому забияке. Рокфеллер, пятидесяти двух лет, которого за его победы не столько чествовали, сколько поносили, чувствовал себя в постоянной осаде бесконечных вызовов на судебные слушания и слушания конгресса. Хотя своих критиков он считал мелкими раздражителями и демонстрировал веру в собственную целостность, невозможно представить, что ему легко было выдерживать всеобщее осуждение. Поддержание равнодушия, вероятно, сделало свое дело.

Сквозь первые штурмы Рокфеллер прошел невредимым. Но трата денег действительно беспокоила его гораздо больше, чем зарабатывание их. Одна его знакомая из кливлендского общества рассказала такую историю: они сидели рядом в конке, когда вошел кондуктор собирать за проезд. Рокфеллер передал ему двадцать пять центов, кондуктор посчитал два тарифа по пять центов, полагая, что он заплатит за леди и вернул сдачу пятнадцать центов. «Здесь не хватает пяти центов», – объявил Рокфеллер. «Как же, нет. Я посчитал за двух человек и отдал пятнадцать центов», – объяснил кондуктор. «Но я не говорил вам брать за двух человек, – резко ответил Рокфеллер. – Пусть это будет вам уроком, никогда не предполагайте, что пассажир платит за двоих, если он этого не говорит»63. Рокфеллер проверял каждый счет, поступающий в дом, и часто патрулировал коридоры, выключая газовые светильники. Такие привычки были не просто автоматическим скупердяйством, они происходили из фундаментальной веры в ценность денег. Когда он обнаружил, что одна железнодорожная компания взяла с него на сто семнадцать долларов больше за перевозку его семьи и лошадей, он распорядился, чтобы казначей «Стандард Ойл» немедленно вернул деньги. «Сто семнадцать долларов мне нужны, чтобы построить церкви миссии на Западе», – объяснил он, показывая, как связаны в его уме сбережения и благотворительность64.