Посвятив карьеру исключению риска из нефтяного дела, Рокфеллер был обеспокоен неопределенностями, преследовавшими чикагский проект. Долгое время вопрос, кто будет возглавлять колледж, был не менее острым, чем вопрос, кто – кроме Рокфеллера – будет поддерживать его. Уильям Рейни Харпер казался естественным кандидатом. Как человек, разрекламировавший проект и обративший на него внимание Рокфеллера, он пользовался его особым доверием. Несмотря на некоторое беспокойство от пламенных речей Харпера, Рокфеллер был уверен, что молодой ученый библеист имеет уникальные рекомендации для руководства учебным заведением. Если Харпер этого не знал, Рокфеллер раскрыл ему свои мысли беспрецедентным образом. Сразу после рождества 1888 года Харпер зашел на Бродвей, 26. Так как Рокфеллеру нездоровилось, он справился о его самочувствии, и Рокфеллер ответил:

– Я мало продвинулся, доктор Харпер. Моя жена болела, и я беспокоился о ней. Я был занят рассмотрением петиций из многих источников – я не знал, что их такое множество. Монреаль набросился на меня. Ричмонд, с большим подкреплением, набросился на меня. Требования отовсюду становятся все более многочисленными и более настойчивыми… Я не просил, чтобы вы навестили меня в воскресенье, потому что провел день в постели; Рождество я тоже провел в постели – я так устал. Последние три недели меня необычайно беспокоили некоторые деловые вопросы; но предмет [Университет в Чикаго] все еще, у меня на уме, и я хочу услышать об этом побольше51.

Для человека, жившего за тяжелым занавесом викторианской сдержанности, это был примечательно откровенный ответ.

Харпер, обладающий прекрасной интуицией, почувствовал, что его гложет что-то другое, и Рокфеллер рассказал о резком письме от доктора Стронга. Под маской семейного поздравления с Рождеством – женитьба Чарльза на Бесси еще только предстояла – скрывалась прозрачная попытка саботировать Харпера и чикагский проект. Доктор Стронг, как самозваный инквизитор, изучил классные записи своей дочери Кейт, которая в Вассаре проходила курс Библии у Харпера, и написал Рокфеллеру, что раскопал в учениях Харпера еретические тенденции. Рокфеллера гораздо больше обеспокоила клеветническая тактика Стронга, чем конкретные обвинения против Харпера. После этого Харпер приехал в Покипси, где его ждало письмо от докторра Стронга, угрожавшего, как попечитель Вассара, предъявить официальную жалобу, если Харпер продолжит вести там Библейский класс по воскресеньям. Когда Гудспид узнал об этой злонамеренной нападке, он сказал Харперу: «Этот человек кажется сумасшедшим, рехнувшимся»52.

Рокфеллер всегда видел Харпера на посту президента, и временами казалось, что все дело зависит от того, согласится он или нет. Высокопарно описывая новое заведение, Харпер мог и мягко польстить Рокфеллеру и сделать так, чтобы новый институт выглядел университетским аналогом «Стандард Ойл». «И пусть это будет университет, состоящий из множества колледжей со значительной степенью единообразия в управлении; другими словами, образовательный трест», – советовал ему Харпер53. Высокие слова и вдохновляли, и ужасали Рокфеллера. Его преследовали требования о деньгах, он не знал, достаточно ли у него дохода, чтобы совмещать столь многие обязательства. В январе 1889 года он сказал Харперу, что им стоит начать скромно, с колледжа, и отложить университет до более позднего дня. «Столь многие просьбы стесняли меня, – объяснил он, – что мне в действительности не нужен был университет, чтобы впитать излишек»54.

Харпер мучился, принимать ли президентский пост в Чикаго или держаться за стипендию по библеистике, которую он любил. Вопрос стал лакмусовой бумажкой и требовал ответа на другой, более серьезный вопрос, искал ли он в жизни власти и статуса или более тихих признаний за научные труды. Харпер был незаурядным теоретиком и харизматичным учителем и очень не хотел терять контакт со своими студентами, но он был и крайне амбициозен. Пытаясь удержать его, Йель предложил щедрый компенсационный пакет на шесть лет, который позволил бы ему занимать два престижных поста сразу. Узнав об этом, Рокфеллер написал Харперу: «Мое сердце было бы разбито, если бы я не верил, что вы уж точно останетесь в лоне. Несмотря ни на что, я верю, что вы останетесь. Несомненно»55. Когда Харпер встретился с ним две недели спустя, Рокфеллер уговаривал его не соглашаться ни на какие постоянные обязательства перед Йелем.

Когда в мае 1890 года был принят устав Чикагского университета, у него все еще не было президента. Чтобы ускорить решение вопроса, в июле Рокфеллер отправил Гейтса в Нью-Хейвен, сообщить Харперу, что правление единогласно выбрало его главой школы. Решения не последовало, Харпер только погрузился в новые сомнения. Хотя Рокфеллер неоднократно упоминал о своем желании открыть маленький колледж, Харпер хотел ни больше ни меньше как полноценный университет и считал, что миллион долларов, собранный на данный момент, лишь гроши, которых недостаточно, чтобы осуществить его видение. Пока Харпер боролся с дилеммой, Рокфеллер написал ему в августе, обещая добавить премию к зарплате. «Я не забываю, что работа по созданию университета выросла из предложения, сделанного вами в Вассаре, и считаю вас отцом заведения, которое начинается по воле Божьей и обещает принести большую пользу в будущем»56. Харпер, вероятно, заметил, что Рокфеллер использовал до сих пор табуированное слово университет.

Письмо привлекло внимание Харпера к тому факту, что теперь он пользуется значительным влиянием в переговорах об облике нового заведения, и его речи стали более звучными. «Конфессия и в действительности вся страна ждут, что Чикагский университет с самого начала будет заведением высшего класса и репутации, – ответил он Рокфеллеру. – Уже сегодня его упоминают в одном ряду с Йелем, Гарвардом, Принстоном, Университетом Джона Хопкинса, Университетом Мичигана и Корнелльским университетом»57. Харпер сообщил, что денег, собранных на данный момент, недостаточно для реализации таких благородных целей. Среди прочих вещей он представлял себе университет, где мог бы увековечить собственные научные интересы и выполнять функции и президента, и профессора. Когда Рокфеллер согласился на его требование выделить еще миллион долларов, чтобы перенести Теологическую семинарию Морган-Парк на новую территорию университета, тридцатичетырехлетний Харпер сдался и в феврале 1891 года официально согласился на пост президента. Теперь казалось очевидным, что его обширные мечты далеко унесут его от маленького уединенного мирка ученого-библеиста.

Неуемный Харпер всегда вольно интерпретировал туманные обещания денег со стороны Рокфеллера, но масштаб собственных планов не искажал никогда. Еще до того как он согласился на пост президента, он хвалился Рокфеллеру: «Я верю, что через десять лет институт в Чикаго поразит многих»58. Работая по шестнадцать часов в день, Харпер менее чем за год согласовал более ста двадцати назначений преподавателей. Возможно, Рокфеллер и считал университет медленнорастущим побегом, но Харпер хотел, чтобы растение расцвело за ночь. Новый президент совершил набеги на такое количество заведений Лиги плюща – особенно истощились ряды Йеля и Корнелльского университета, – что ограбленные соперники жаловались на нечестную игру. Харпер помахал значительными суммами перед носом сомневающихся кандидатов, увеличивая финансовую нагрузку школы в будущем. Поиск талантов по всей стране принес улов из девяти президентов колледжей на первый факультет. Харпер записал Джона Дьюи и Джорджа Герберта Мида на кафедру философии и заманил писателя Роберта Геррика на кафедру английского языка, тогда как Альбион Смолл создал первую в Америке кафедру с магистратурой по социологии. Другой выдающийся новобранец, экономист Торстейн Веблен, счел Харпера двойником капиталистов, подобно Рокфеллеру, и насмешливо называл его флагманом эрудиции, одним из строителей новых империй в сфере высшего образования.