уважаю манильские сигары, когда их можно купить по дешевке. Ну а характер мой – это уж сущие пустяки. Вот меня попрекают, что я, мол, люблю похваляться и со своими нанимателями нагло разговариваю. Ну и что? Когда они завязнут в деле, а я возьму да и разберусь, разве я не имею права сказать им в лицо, кто они такие есть, да посмеяться?! Вот я вам честно признаюсь, мсье минисс: сколько раз я отказывался от ихних денег, лишь бы посмеяться вволю! До чего ж у них тогда вид дурацкий – хорохорятся из последних сил!..

И тут левый уголок рта на его отечном лице под уныло повисшими усами вдруг ощерился от беззвучной усмешки, обнажив огромный клык – настоящий клык хищника. Секунду или две эта усмешка придавала ему выражение сардонической радости. Таким зубом ему ничего не стоило перекусить кому-нибудь горло.

Руксваль не боялся укусов. Однако слова его собеседника не сулили ничего хорошего, и он без колебаний избавился бы от него, если бы президент не навязывал его так настойчиво.

– Садитесь, – ворчливо сказал он. – Я собираюсь устроить перекрестный допрос трех вызванных сюда людей. Если вы заметите что-либо любопытное, сразу дайте мне знать.

– Прямо вам, мсье минисс, и потихоньку – такая уж у меня привычка, когда начальство дает промашку…

Руксваль грозно нахмурился. Во-первых, он терпеть не мог фамильярности со стороны подчиненных. Во-вторых, он, как большинство деятельных людей, очень боялся показаться смешным. Поэтому выражение «дать промашку», когда речь шла о его персоне, казалось ему одновременно недопустимым оскорблением и скрытой угрозой.

Однако он нажал на звонок, и секретарь тут же вошел в кабинет. Министр приказал впустить к нему троих вызванных. Эркюль Петигри снял свое зеленоватое пальтишко, аккуратно сложил его и уселся.

Первыми появились один из мужчин и дама. Оба носили траур и выглядели знатными господами: она – высокая, моложавая, очень красивая, с седеющими волосами и строгим бледным лицом; он – ниже ее ростом, тщедушный, но элегантно одетый, с почти седыми усами.

Жан Руксваль спросил его:

– Граф де Буа-Верне, если не ошибаюсь?

– Да, господин министр. Мы с супругой получили ваше приглашение, которое, признаюсь, нас немного удивило. Но мы надеемся, что оно не сулит нам ничего печального. Моя супруга и так достаточно настрадалась.

Говоря это, он смотрел на жену с любовью и тревогой. Руксваль попросил их сесть и ответил:

– Я убежден, что все благополучно разъяснится и госпожа графиня простит мне это маленькое беспокойство.

Дверь снова отворилась, и вошел человек лет двадцати пяти – тридцати. Он был одет куда скромнее двух первых посетителей, выглядел далеко не таким холеным, как те, и его лицо, хотя и открытое и приятное, выражало уныние и усталость, довольно странные для такого бравого молодца.

– Вас зовут Максим Лерьо, не так ли?

– Точно так, господин министр.

– Вы знаете этого господина и эту даму?

– Нет, господин министр, – уверенно ответил вновь пришедший, взглянув на графа и графиню.

– Мы тоже не знаем этого господина, – сказал граф де Буа-Верне в ответ на вопрос Руксваля.

Тот усмехнулся:

– Очень жаль, что наша встреча начинается с заявления, которое я вынужден оспорить. Но это мелкое недоразумение выяснится само собой… в нужный момент. А пока не будем ни спешить, ни задерживаться на несущественных подробностях и начнем с самого начала…

Министр заглянул в раскрытую папку, лежавшую на столе, и, обернувшись к Максиму Лерьо, продолжил со скрытой неприязнью:

– …а именно – с вас, месье. Вы родились в Доленкуре, в департаменте Эр-э-Луар, в семье работящего крестьянина, который из кожи вон лез, чтобы дать вам приличное воспитание.

Должен сказать, что вы с лихвой оправдали его старания. Усердные занятия, примерное поведение, любовь и забота по отношению к отцу – словом, вы выказали себя хорошим сыном и примерным учеником. Но тут началась мобилизация, и вы очутились на фронте – простым солдатом, пехотным стрелком. Четыре года спустя вы получили звание аджюдана[27], военный крест и пять благодарностей в приказе. И продолжили военную службу.

К концу тысяча девятьсот двадцатого года вы оказываетесь в Вердене. Поведение ваше по-прежнему безукоризненное. Аттестации свидетельствуют о том, что из вас выйдет хороший офицер, вы даже подумываете о сдаче экзамена на офицерское звание. Однако в середине ноября нынешнего года происходит нечто неожиданное.

Как-то вечером, в одном третьеразрядном дансинге, вы с приятелями осушили несколько бутылок шампанского, потеряли голову и, затеяв бессмысленную ссору, разбушевались вовсю. Вас арестовали, привели в полицию, обыскали и нашли сто тысяч франков банковскими купюрами. Откуда у вас такие деньги? Этого вы так и не объяснили.

Максим Лерьо возразил:

– Извините, господин министр, я сказал, что эти деньги мне вручил на сохранение один человек, имени которого я не хотел называть.

– Неубедительное объяснение. Как бы то ни было, военные власти начали расследование. Оно не увенчалось успехом. Однако полгода спустя вы, уже демобилизовавшись, стали героем другого скандала. На сей раз в вашем бумажнике обнаружили сорок тысяч франков бонами Министерства обороны. И снова – молчание и тайна.

Лерьо не дал себе труда ответить. Казалось, он считал эти события пустяшными и его ничуть не смутило упоминание о двух других происшествиях, точно того же рода, когда ему снова пришлось иметь дело с правосудием.

– Так что же, – продолжал Руксваль, – вам не угодно объясниться? Вы не желаете рассказать нам, как погрузились в пучину разврата и на какие средства ведете эту разгульную жизнь? У вас нет ни положения в обществе, ни состояния, однако вы сорите деньгами так, словно берете их из неисчерпаемого источника.

– У меня есть друзья… – пробормотал Максим Лерьо.

– Да какие там друзья! Насколько мне известно, у вас их нет. Та компания, с которой вы слоняетесь по злачным местам, постоянно обновляется и состоит из босяков, живущих за ваш счет. Спецагенты, которые следили за вами в те времена, ничего не обнаружили, но вы продолжали катиться вниз по наклонной плоскости. Любая случайность или неосторожность с вашей стороны могла обернуться против вас. И это произошло! Однажды под Триумфальной аркой, рядом с Могилой Неизвестного Солдата, некий человек подошел к даме, которая приходила сюда каждое утро, чтобы помолиться, и сказал ей: «Завтра я жду весточки от вашего супруга. Предупредите его, а не то…» Он говорил угрожающим тоном, и вся его повадка свидетельствовала о низкой злобе. Дама пришла в смятение и поспешила сесть в свой автомобиль. Излишне уточнять, что мужчину этого звали Максим Лерьо, а даму – графиня де Буа-Верне и что до настоящей