Разные это были люди. Коммунисты с удовольствием знакомились с тем, что им показывали. А похвалиться как-никак было чем!

Сталин с одобрением встретил книгу-панегирик о себе, великом человеке в скромной солдатской шинели. Ту, которую написал А. Барбюс и которую так и не написал этот строптивец Горький.

Приезжали и беспартийные, но прогрессивно настроенные писатели, приветствовавшие Великий Октябрь и успехи социалистического строительства (Роллан). Год назад он побывал в СССР как гость Горького, но план его поездки удалось составить таким образом, что вождь принял его раньше, чем он встретился со своим другом и мог что-либо услышать от него. А Алексей Максимович заходил слишком далеко, защищая всех этих Каменевых, Зиновьевых, не говоря уже о его любимце Бухарине.

Наконец, писатели, знаменитые не менее Роллана, а может быть, и более, но представляющие то крыло общественного мнения, которое олицетворяло так называемые «ценности» буржуазного образа жизни. Следовательно, их доброжелательные суждения о России приобретали наибольшую значительность в агитационном смысле. Да, крайне желательно, чтобы об СССР широко, правдиво, не копаясь в разном мусоре, который неизбежен в условиях великой стройки, писали люди, пользующиеся наибольшим авторитетом там.

А вот тут-то как раз дело обстояло плохо. Встреча с Бернардом Шоу ничего не дала. Уэллс говорил, что результат дискуссии со Сталиным равен нулю.

Что касается Жида, то на его приезд Сталин возлагал особые надежды, и вот почему. «Если бы для успеха СССР понадобилась моя жизнь, я бы отдал ее…» Кому могла принадлежать такая фраза? Барбюсу или Арагону? Нет, так высказался в 1932 году он, Андре Жид! Писатель, пользовавшийся во Франции (да и только ли в ней!) огромной славой, превосходивший известностью Роллана или Мальро. В искренности его, пожалуй, сомневаться не приходилось хотя бы потому, что в конце 20-х этот изощренный интеллектуал (ставший впоследствии Нобелевским лауреатом), описывающий интимный мир человеческой души, изменил свою позицию. Он раздвинул «Тесные врата», как назвал один из ранних своих романов, и подал голос протеста против политики французских колонизаторов в странах Африки, выпустив книги «Путешествие в Конго» и «Возвращение из Чада». В порядке подготовки приезда Жида в СССР было срочно предпринято издание четырехтомного собрания его сочинений.

Переговоры с Жидом о поездке поручили начать И. Эренбургу. Соответствующее решение было принято в мае 1936 года. Первоначально отъезд назначили на 2 или 3 июня. Но, как мы уже говорили, Жид считал одной из главных (если не самой главной) целей поездки встречу с Горьким, который, оказалось, болен весьма тяжело, а значит, поездка теряет смысл.

А ведь было уже договорено, что прибудет Жид не один и отправится путешествовать по стране в сопровождении еще пяти человек, в число которых удалось включить Пьера Эрбара, редактора издававшегося в Советском Союзе журнала «Интернациональная литература».

Но вот 11 июня позвонил Эренбург и сообщил Жиду утешительную новость: Горькому лучше! Казалось бы, тем скорее и следовало воспользоваться благоприятной возможностью и вылететь в Россию! Но почему-то было сказано: да, конечно, прилет господина Жида крайне желателен, но по ряду причин предпочтительно, чтоб в Москву прибыл он не раньше 18 июня. Опять это восемнадцатое…

Жид прилетел в столицу днем раньше, и «Известия» сообщили, что первым его вопросом было: как здоровье Максима Горького? Получив туманный ответ, он начал все же готовиться к встрече. Увы, как известно, ей не суждено было состояться.

Днем раньше к писателю, успевшему расположиться в роскошном номере отеля «Метрополь», пришел возбужденный Бухарин. Однако едва он успел раскрыть рот, в дверях появился какой-то развязный человек, назвавшийся журналистом, и стал бесцеремонно вмешиваться в их беседу, сделав ее невозможной.

Тогда Бухарин попросил проводить его в прихожую и сказал там, что надеется увидеться с Жидом в самое ближайшее время. Мимолетную встречу удалось осуществить через три дня, когда Москва прощалась с Горьким. Бухарин подошел к Жиду: «Могу я к вам через час зайти в „Метрополь“?»

Пьер Эрбар, сопровождавший Жида и слышавший разговор, бросил реплику: «Готов держать пари, что это не удастся». Тут подошел Михаил Кольцов, заведовавший в Союзе писателей иностранными делами и имевший прямое касательство к приему Жида, отвел Бухарина в сторону и что-то сказал ему. Свидание с Бухариным так и не состоялось… Потерял Жид очень много. Ведь Бухарин был абсолютно горьковский человек.

Итак, в путешествие по стране отправилось шестеро. (Забегая вперед, скажем, что по разным причинам завершило его только трое.) Шестеро — это прежде всего сам Жид. Далее — упоминавшийся уже Эрбар, публиковавший в своем журнале произведения зарубежных писателей в соответствии с существовавшими в Советской стране идейными ориентациями. Джеф Ласт, совершавший четвертое путешествие в СССР и, следовательно, не вызывавший недовольства предшествующими публикациями. Литераторы Шифрин и Луи Гийу, о которых повествование Жида «Возвращение из СССР» не дает никакого представления. Говорится только, что они якобы оказались мало приспособленными к трудностям путешествия, устали от впечатлений и досрочно вернулись домой.

Замыкает компанию Эжен Даби, литератор, наиболее духовно близкий Жиду. Даби — это человек, «вышедший из народа, душой и телом преданный делу пролетариата». «Даби был очень осторожным человеком, — продолжает Жид. — Он не раз мне говорил, что всецело полагается на меня во всем, что касается разговоров, сам же всячески остерегался втягиваться в дискуссии». И вовсе не потому, что ему нечего было сказать. Скорее наоборот.

Критический взгляд Даби на происходящее в Стране Советов был известен (в том числе и Джефу Ласту, и Пьеру Эрбару) людям, наиболее связанным с советским режимом. А почему-то получалось так, что этим двоим приходилось попеременно жить в одном номере с Даби. Как будто в отеле для гостей такого уровня не могли найти трех одноместных номеров! Жид замечает: по этой причине у Даби «была возможность говорить (с ними. — В.Б.) чаще и более откровенно, чем со мной…».

У нас нет прямых документированных оснований обвинять собеседников Даби в чем-то предосудительном. Однако вполне логично предположить, что в рамках сложившейся в стране системы официальное лицо, каким в данном случае является Эрбар, хотя бы в общих чертах должно было информировать соответствующие инстанции об умонастроениях приезжавших в страну иностранцев. Это предположение подкрепляется тем, что Эрбар пытался в дальнейшем — и, конечно, явно не по собственной инициативе — всячески отговорить Жида от издания его остро критической книги. При этом он стремился усилить свои позиции, чтоб давление на Жида было большим, опираясь на мнение других авторитетов. Так, он специально предпринял поездку в Испанию, чтобы заручиться поддержкой А. Мальро в том, что «несвоевременно» издавать книгу, разоблачающую сталинизм, в пору обострения войны в республиканской Испании.

Кстати, ту же роль в судьбе рукописи пытался играть и Эренбург, который, в отличие от Мальро, вообще не был знаком с текстом книги, а потому его действия вызвали особое изумление автора «Возвращения». Как мы помним, Эренбург стоял у истоков организации поездки Жида в СССР и так или иначе связан с «невстречей» Жида и Горького.