— Без паники! Ни один из сотрудников не сойдет с места! — И, тяжело опустив ладонь на закрытую тетрадь, Бобрышев прибавил: — Немедленно вызываю уполномоченного НКВД! Понятно, товарищи?

На Лубянку, в кабинет следователя, вызывали по одному. Каждый дал подписку о неразглашении. Каждого предупредили, что если хоть одним словом проговорится, хотя бы собственной жене, — будет немедленно ликвидирован вместе со всем семейством».

Обнаруженная тетрадь, была дневником Горького. Полный текст этого дневника прочитали только самые ответственные работники НКВД, кое-кто из Политбюро и, уж конечно, сам Сталин.

Мемуарист пишет: «… сразу же становилось ясно, — весь дневник состоял из беспощадной и вполне объективной критики кремлевских властелинов. На первых страницах говорилось о том, что какой-то досужий механик подсчитал, что ежели обыкновенную мерзкую блоху увеличить во столько-то тысяч раз, то получится самый страшный зверь на земле, с которым никто уже не в силах был бы совладать. При современной великой технике гигантскую блоху можно видеть в кинематографе. Но чудовищные гримасы истории создают иногда и в реальном мире подобные увеличения. По мнению автора дневника, Сталин является такой блохой, которую большевистская пропаганда и гипноз страха увеличили до невероятных размеров».

Не прошло и двух недель после разбора архива Горького, как журнал «Наши достижения» и другие журналы были закрыты, а обслуживающие их редакционные работники, включая машинисток, арестованы. «Затем, — продолжает Глинка, — начались повальные аресты всего горьковского окружения. Даже писателя Зазубрина, который, по стариковской дружбе, приходил вечерком к Горькому чайку попить, отправили в концлагерь. Письма Горького, находившиеся в руках у советских граждан, предложено было сдать в государственный архив. Тех, кто не торопился с этим делом, вызывали на Лубянку. Тогда же были арестованы врачи, лечившие Алексея Максимовича в последние годы его жизни».

Существовал ли горьковский дневник в действительности, или это еще одна легенда из многих, окружавших жизнь писателя в последние годы? Еще одна, последняя загадка, которая, возможно, никогда не будет разгадана. Нетрудно, однако, догадаться, какие сведения могли оказаться в дневнике и какую общественную ценность они могли представлять.

В том, что отношения Сталина и Горького в последние годы крайне осложнились, известно из различных источников. И пожалуй, более всего Сталин был озабочен тем, что Горький отказывался писать книгу о нем. Ну, если не книгу, то хотя бы статью для «Правды» «Ленин и Сталин». А. Орлов в «Тайной истории сталинских преступлений» пишет: «Руководители НКВД были уверены, что на этот раз Горький не сможет уклониться от заказа. Но он вновь оказался принципиальнее, чем они рассчитывали, и обманул ожидания Ягоды».

Когда же в руки наркомвнудела попал этот самый горьковский дневник, Ягода, тщательно ознакомившись с ним, выругался и буркнул: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит!» Очевидно, не нашел в горьковских заметках ничего того, что давало бы основание надеяться на выполнение заветного желания вождя.

Смерть великого писателя была умело использована для нагнетания атмосферы истерии в стране. Когда в 1938 году начался процесс над Бухариным, ему, среди прочих сверхфантастических обвинений, было предъявлено обвинение в смерти Горького (к чему он, разумеется, не имел никакого отношения).

Примечательно, что, осыпая обвиняемого немыслимыми оскорблениями, Вышинский использовал горьковские образы: «Это лицемерная, лживая, хитрая натура. Этот благочестиво-хищный и почтенно-злой человек, это, как говорил Максим Горький про одного из героев из галереи „Бывших людей“, — „проклятая смесь лисицы и свиньи“».

Одним из непосредственных виновников смерти Горького был объявлен лечащий врач писателя, доктор медицинских наук Л. Левин (ему вменялось в вину и убийство В. Менжинского). На суде в ответ на вопрос, почему он согласился на злодейское предложение Ягоды, которому инкриминировалась организация этих убийств, подсудимый ответил: «Психологически я объясню это какой-то трусостью, причем не за свою жизнь… Меня больше страшило то, что он (Ягода. — В.Б.) пригрозил разгромить мою семью». Типично сталинский прием давления, применявшийся им, как известно, неоднократно.

Другим врачом, которому также приписывалась вина за убийство Горького, был профессор Московского университета, терапевт Д. Плетнев, так же как и Л. Левин, реабилитированный посмертно. Их вина не могла быть доказана документально: история болезни найдена лишь недавно.

Одним из обвиняемых на процессе 1938 года стал и наркомвнудел Г. Ягода. Рассматривая протест Генерального прокурора СССР по делу Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, А. П. Розенгольца, М. А. Чернова, П. П. Буланова, Л. Г. Левина, И. Н. Казакова, В. А. Максимова-Диковского, П. П. Крючкова и Х. Г. Раковского, Пленум Верховного Суда единогласно отменил приговор в отношении каждого из них и прекратил дело за отсутствием в их действиях состава преступления.

В корреспонденции о Пленуме содержится и такая немаловажная информация: «По данному делу был осужден и бывший нарком внутренних дел Ягода. Протест в отношении его не приносился».

Конечно, это еще не означает полного доказательства его вины. Но весьма вероятно, что он мог по указанию Сталина совершить те или иные действия, расшатывающие здоровье Горького или прямо ведущие к его смерти.

Собственно говоря, вмешательство Ягоды в состав медицинского окружения Горького началось задолго до приближения развязки. Так, еще в 1933 году один из врачей, наблюдавших за здоровьем писателя, был сослан на Север. Еще более показательна судьба доктора Д. Никитина. В зиму 1931–1932 годов он находился в Сорренто у Горького. После возвращения в СССР был арестован.

Вернувшись на Родину, Горький заболел воспалением легких и стал спрашивать, как найти Никитина. А тот в это время находился… в Бутырках. Его срочно переодели в домашнее, привели, насколько это было возможно, в божеский вид и доставили к Горькому. Тут он прожил полтора месяца, причем совершенно ясно, что хозяин особняка ничего не должен был знать о его аресте. Потом, когда писатель выздоровел, Никитина еще два месяца на всякий случай держали дома. А затем он снова угодил в тюрьму.

Теперь о самом способе устранения — об отравлении. Недавно опубликованы данные о смерти виднейшего психиатра и невропатолога профессора Бехтерева. Она последовала тотчас за неосторожным заявлением ученого, который сказал своим коллегам, знавшим, что его приглашали в Кремль: смотрел одного сухорукого параноика.

Он освидетельствовал Сталина на другой день после его 48-летия, 22 декабря 1927 года. 23-го вечером вместе с другими делегатами съезда психиатров и невропатологов, почетным председателем которого был избран, Бехтерев присутствовал на спектакле в Большом театре. В перерыве рядом с ним в буфете оказались какие-то люди, с которыми он ел бутерброды. Утром 24-го ему стало плохо, а вечером он скончался. Вскрытия — это при скоропостижной-то кончине человека, только что чувствовавшего себя вполне здоровым, — не производилось. Зато была произведена кремация.