Та фотография, что интересовала меня в первую очередь, лежала наверху. Наш танец. Мы не успели улыбнуться, на лицах никаких эмоций – только блеск в моих глазах, но было в этом что-то естественное и непринужденное. Одна фотография уедет с Шандором домой. Я тихо радовалась, что у него останется память обо мне. Если он, конечно, не порвет ее, сев в поезд.

Остальные фотографии были групповыми и особой ценности не представляли. Шандор выбрал еще одну, но мне показалось, сделал это только для того, чтобы я не подумала, будто его интерес к фотографиям вызван лишь мною. Мы спрятали снимки в свои сумки, и на некоторое время установилась неловкая пауза. Я хотела предложить прогуляться, но Шандор первым подал голос:

– Могу я задать вопрос о том мальчике, которого ты назвала дураком?

Шандор откинулся на спинку лавочки и положил ногу на ногу. На его лице появилась едва заметная улыбка. Я тоже сдвинулась на лавке ближе к спинке и устремила взгляд на фонтан.

– Хочешь посрамить меня? – с усмешкой спросила я.

– Как раз наоборот.

– Спрашивай.

– Почему ты решила, что он был старше тебя?

– Он был выше меня на целую голову…

Наступила пауза, и мне пришлось посмотреть на Шандора, чтобы понять, чем она вызвана. Бровь Слободы изогнулась вверх. И я впервые подумала, как нелепо звучало такое объяснение. Ведь Шандор тоже был выше меня и даже больше, чем на целую голову. Но он мой ровесник. Я усмехнулась.

– Да, ты прав, глупая мысль. Но мне было семь лет, и я воспринимали всех, кто выше – старше меня. Марк, например, старше меня почти на два года и был в то время выше ростом на целую голову. Видимо, я решила так из-за него. Может быть, тот мальчик был моим ровесником. Он не знал, сколько ему лет, но тоже собирался в школу. Мне все эти годы даже не приходило в голову, что я ошибаюсь.

– Может быть, он был не настолько глуп, как ты вообразила.

– Скорее всего. Многие дети в семь лет еще не умеют ни читать, ни считать.

– Да, я, например, научился этому только в школе.

– Знаешь, я кое-что утаила о том мальчике, когда рассказывала вам о нем.

– Как любопытно, и что же?

– Он был цыганом. Помнишь, я в «Варенике» рассказывала тебе о цыганке, которая однажды мне в детстве гадала? Это был ее сын.

– Эта та, которая нагадала тебе здоровья и не смогла увидеть, будет ли Марк тебе мужем?

– Да, та самая.

Я хохотнула. Но вдруг улыбка сошла с моих уст. Я села на лавочке полубоком и лицом к Шандору.

– Откуда ты знаешь о Марке? Я не говорила тебе о том, что спрашивала у цыганки, поженимся ли мы с ним.

– Разве? – На его губах все также играла полуулыбка.

– Точно не говорила. Мы были едва знакомы, я боялась, ты решишь, что я легкомысленна, если скажу тебе всю правду. Откуда ты знаешь? Я никому об этом не рассказывала…

– Ты помнишь имя того мальчика?

– Нет. Мы с ним знакомились… Но я уже не помню.

– Юра́ш?

– Я не помню, Шандор. Может быть… – я осеклась. – Юраш? С чего ты взял?

И вдруг меня осенила догадка:

– Юраш от… Юры?

Внезапно в моей памяти всплыла фотография маленького Шандора, и я резко осознала, что тот мальчик из моего детства очень похож на двух мальчиков с фотографии, которую привозил для меня Шандор. Я не могла помнить лица того цыгана спустя столько лет, но четко представила на его месте Шандора.

– Нет, Шандор, это слишком невероятно, чтобы быть правдой, – тихо и недоверчиво произнесла я, мотая головой.

Но Слобода только шире улыбнулся, не обнажая зубов, и взял меня за руку.

– Это правда. Тем мальчиком был я.

Я продолжала трясти головой. Это невозможно… Так не бывает…

– Откуда имя Юраш?

– Однажды оно случайно сорвалось с уст моей мамы, когда она звала нас с братом обедать. Она крикнула: «Тамаш, Юраш, идите есть». И сама удивилась новому произношению моего имени. Но ей понравилось это необычное звучание. И после этого она стала называть меня именно так.

– Она до сих пор зовет тебя Юрашем?

– Нет. Так она звала меня, пока не появилось имя… мое цыганское имя.

Я опустила глаза на его руку, нежно сжимавшую мою кисть, и крепче стиснула ее.

– Шандор, так не бывает.

Он хмыкнул носом и, вернув губам полуулыбку, сказал:

– И, конечно, сейчас ты решишь, что это был знак.

– А разве нет?

– Это просто совпадение.

– Не слишком ли много совпадений в твоей жизни?

– Именно из-за твоей склонности верить в знаки я и не сказал тебе, когда с нами была Юля, что тот мальчик я.

– Почему признался сейчас?

– Потому что скоро я уеду, и возможно, мы больше никогда не встретимся. Я хотел, чтобы ты узнала, кем стал тот мальчик. И я нисколько не обижен на тебя за те слова, хоть они меня тогда и разозлили. Благодаря им я сейчас здесь.

– Я не верю, что эти слова могли так на тебя повлиять. Тебе было семь лет, как ты мог придать значения такому… оскорблению? Тебя до того дня не называли этим словом?

– Нет, не называли. Но дело даже не в этом. У нас в селе жил мальчик. Русский мальчик. Он был умственно отсталым, родился таким, и все называли его дурачком. Он был старше меня на год или два, но плохо разговаривал и часто беспричинно смеялся. Он хотел с нами общаться, а мы его сторонились. Потому что боялись. Взрослые говорили, что от такого дурачка можно ожидать чего угодно. Он мог помочиться среди улицы или показать взрослым свой голый зад. Его за это не ругали, но все относились к нему снисходительно и порой пренебрежительно. И когда ты назвала меня дураком, я вспомнил его и взбунтовался. Я подумал, разве я такой? Разве я дурак, как тот мальчик? И с того дня научиться читать и писать стало моим главным желанием… Я мечтал, что однажды встречу ту девчонку и докажу ей, что был ею незаслуженно оскорблен.

– Когда ты согласился отвести меня к своей маме, ты уже не выглядел обиженным на меня.

– Маме были нужны деньги, и я знал, что она принимает за свои услуги и украшения, и я позволил своему разуму взять верх над эмоциями.

– Разве это не положило конец твоей обиде на меня? Что заставило тебя снова на меня обозлиться?

– На прощание ты