В Мурашове часто беседовал с местными крестьянами. Особенно любил говорить с 70-летним стариком, с 1873 года промышлявшим извозом в Петербурге. Начал он свой рассказ с перечисления градоначальников и разбора их качеств, причем больше всего он одобрял наиболее строгих. Потом передавал случаи из своей извозчичьей практики: «Стоял я раз у «Северной» гостиницы, тогда она «Знаменской» называлась, выходят два инженера, собирают всех нас, извозчиков, и говорят, что побились об заклад, можно ли от Николаевского вокзала, не выезжая из города, проехать до 8-й линии Васильевского острова, ни разу не переехав через рельсы конки (это было в 1883 году). Кто возьмется и проедет, тому 50 рублей, и все штрафы за езду по левой стороне на их счет. Долго думали, наконец, один из нас вызвался и действительно провез, инженер не знал одного проезда между линиями на острове, им и воспользовался извозчик. А все же 8 рублей штрафов наездил». Или начнет рассказ о том, как рота Павловского полка волочила камень на фундамент Храма Воскресения-на-Крови. Камень этот с давних пор лежал на Аптекарском переулке, против Круглого рынка. При Павле I еще его хотели взорвать и начали даже долбить, но тут как раз проезжала коляска Императрицы, лошади испугались, посему приказано было работу остановить, так до последнего времени долото и оставалось в камне. Узнав мою фамилию, он вспомнил моего деда. Часто маневры Петербургского военного округа заканчивались около нашей мызы Анташи, старика брали возчиком при войсках, для продовольствия или Офицерского собрания, он любил это занятие, тем более что летом работы в Петербурге, как извозчику, было мало. Как-то раз отбой был снова у Анташей. Чьи-то вестовые пустили лошадей пастись на луга. «А я им говорю, не надо, ребята, генерал, что здесь помещиком, строгий, плохо будет. Не послушались, а вышло по-моему. Дед ваш увидал их, да как раскричится, мал он был ростом, а сердитый. Ну и поставили их под шашку».

23 июня получил письмо от Петренко, извещающее меня об уходе его орудий в Ямбург для переформирования и отправки на Лужский фронт. По его словам, к моему взводу должен был быть присоединен взвод, перешедший у Красной Горки, и образована 5-я батарея Псковской артиллерийской бригады под моим командованием. 26-го к вечеру пришел секретный приказ от Перемикина, в котором он говорил, что в случае неудачной ликвидации прорыва фронта Островского полка у Савелыцины предположено отойти на новые позиции. На другой день красные с утра вели артиллерийскую подготовку по участку семеновцев у Сельца и трижды атаковали их. Все атаки были отбиты с громадным для красных уроном; все же один момент был критический, так как у стрелков не хватало патронов, геройски работала команда Навроцкого, ручными гранатами отражая красных, дошедших местами до проволоки.

Утром 27 июня пришел приказ отходить и занять новые позиции. Волынцы продолжали оставаться на месте, твердо отстаивая свои позиции, но от Торосова наш фронт круто поворачивал на запад и дальше шел через Клопицы – Греблово – Малые Лошковицы. Переход на новую позицию был для меня крайне затруднительным делом из-за недостатка лошадей и людей и незнания людьми своих обязанностей. Я продолжал мало доверять солдатам, мне доложили, что среди группы солдат существует план бежать к красным, сообщение оказалось неверным – эта группа солдат до конца оставалась в батарее, – но были другие, которые мне были подозрительны. Боясь оставить людей одних, я шел с телефонистами, убиравшими провод. Вперед на рекогносцировку позиции был послан Яницкий, Андреев, таким образом, оставался пешим из-за недостатка лошадей. Позиция, выбранная Яницким, оказалась неподходящей, а потому пришлось ее менять. Целый день потратили на установку телефона, связь все время прекращалась.

Днем мимо Клопиц на юг проходил Ревельский полк на смену Балтийского у деревни Заполье. Вечером был у семеновцев, штаб которых расположился в господском дворе Ронковицы, за ним в затылок по дороге Ронковицы – Терпилицы стоял мой взвод. Весь штаб был в сборе: Зайцев, Шмеман201, Эссен202, начальник конных разведчиков и Навроцкий, долго сидели, беседуя о вчерашних атаках на их полк.

На другой день поехал в Волосово для выяснения своего положения в связи с присоединением ко мне второго взвода, а также хлопотать о имуществе для батареи. Начальником правого артиллерийского участка был назначен капитан Быков, недавно захваченный с батареей советских курсантов, к нему я и думал обратиться. Тут же у станции стояла 3-я артиллерийская батарея Ревельского полка, которая по сдаче одного орудия должна была слиться с моим взводом. Узнав о моем тяжелом положении, Быков предложил мне принять лошадей и амуницию, освобождающихся после сдачи орудия. Был вызван командир взвода штабс-капитан Квятковский203, которому Быков изложил положение дела и предложил передать мне лошадей и амуницию. Квятковский никаких возражений не делал, но вскоре появился его помощник, офицер Ревельского полка штабс-капитан Садовский204, назначенный в батарею за неимением в ней офицеров. Он заявил, что, соблюдая интересы полка, он отказывается сдавать орудие, так как пушки взяты его полком, значит, ему и принадлежат. Быков заволновался, начал звонить Афанасьеву, который подтвердил приказание, но Садовский приказание не исполнил. Пришлось обратиться через Афанасьева к графу Палену, и, наконец, только после третьего приказания Садовский сдал орудие и часть амуниции. Лошадей он категорически отказался сдавать, сказав, что они безусловно принадлежат полку. Быков был в восторге, что его приказание было хоть частично выполнено, и не настаивал. Вообще он производил странное впечатление. Во время Германской войны он себя выказал храбрым офицером, имел Георгия и оружие, здесь же во всем проглядывала какая-то неуверенность, все его приказания носили характер уговора, непременно со ссылкой на старшего начальника, как будто он боялся, что его приказание будет не исполнено. Странным было его отношение к курсантам, из которых состоял захваченный недавно артиллерийский дивизион, командиром которого был Быков. Он сознавал, что они были элементом безусловно ненадежным, знал, что большинство из них тяготеет к красным, но предлагал по отношению к ним полумеры, как, например, взаимное поручительство курсантов, как будто эта мера может остановить от побега человека, нисколько не заинтересованного в судьбе остающихся, жизнь которых, как людей противных ему убеждений, не может быть ему дорога. При мне один курсант спросил его, будут ли их у белых производить в офицеры, на что, вместо замечания о неуместности такого вопроса, Быков отвечал что-то длинное и неопределенное. Назначение меня командиром батареи было еще не решено, а адъютант Быкова поручик Васильев сказал мне,