за то, что он, щадя своих солдат, отходил, не предупреждая соседей. Возможно, что это случалось, хотя я лично этого ни разу не наблюдал. Перемикин высказывал мне свой взгляд, что он всегда предпочитает, не цепляясь за местность, быстрым отходом вывести в случае неудачи свою часть из-под удара и тем ее сохранить. Он считал неправильным отход на виду у напирающего и имеющего успех противника. Собственно говоря, это прием партизанский, пригодный для отряда, имеющего самостоятельную задачу и действия которого не связаны с действиями прочих частей фронта. Еще более крайним выразителем этого взгляда был Балахович, у которого, как я говорил в предыдущем очерке, каждый боец в случае неудачи выбирался самостоятельно. Полной противоположностью в этом отношении был полковник Ветренко, который тренировал свой Волынский полк на упорной обороне, и действительно, волынцы зубами держались за свои позиции. Волынский полк в основе и по роду действий был регулярным полком, правда, слегка медлительным и осторожным в наступлении, но упорным в обороне. Талабцы смело наступали, но были менее устойчивы при обороне.

В это время попытка привести армию в порядок отразилась и на артиллерии – я получил первый приказ по артиллерии, в котором фронт разделялся на артиллерийские участки. Мой взвод этим приказом присоединялся к 4-й батарее Псковской артиллерийской бригады. Немедленно поехал явиться командиру батареи капитану Петренко197, взвод которого стоял у села Губаницы. Самого Петренко я не застал, он уехал в Ямбург и Нарву по делам и «немного отдохнуть», как мне сообщил его старший офицер штабс-капитан Бернов198. Дело в том, что Петренко на днях под Лисином (юго-восточнее Волосова) потерял орудие. Деревня защищалась двумя ротами талабцев, и для борьбы с броневиком по личному приказанию Ветренко одно орудие 4-й батареи было поставлено в цепи. Талабцы были выбиты артиллерийским огнем красных из деревни. Петренко пытался спасти орудие, но вся прислуга разбежалась, и ездовые, бросив лошадей, удрали. Началось разбирательство этого дела, но трудно было решить, кто виноват. Ветренко ли, отдавший приказ, Петренко ли, потерявший орудие, или талабцы, бросившие его. Под командованием Перемикина это вряд ли случилось [бы] – он предоставлял артиллерийским начальникам полную свободу действий. Большинство пехотных начальников, мало что смысля в нашем деле, требуют неисполнимое и изводятся, когда им доказываешь противное. Но Ветренко нет оправдания, он сам бывший офицер конной артиллерии, получивший Георгиевский крест за отбитие огнем орудий, во время последней войны, атаки венгерской кавалерии. Ставить орудия в цепи можно было со старыми русскими Императорскими частями, но это лишь в редких случаях позволительно делать. В условиях, в которых нам приходилось действовать в Северо-Западной армии, это преступно.

Принят я был в 4-й батарее любезно, но я сразу почувствовал, что мое наличие при орудиях взвода было офицерам не очень приятно – я был старше их и невольно становился им поперек дороги. Вопрос этот я немедленно предложил капитану Петренко при первом же его посещении моего взвода и прямо сказал, что если стою кому-нибудь на дороге, то могу перейти в батарею брата, которую он формировал в Ямбурге. Петренко от прямого ответа отвильнул. Пользы от присоединения к 4-й батарее я извлек мало, разве только, что мне прислали 5 лошадей, но лишняя инстанция затягивала получение необходимых вещей. Но тень какой-то самостоятельности я все же сохранил. Например, офицеры, присланные мне вместо предположенных к отправке в тыл Рабиновича и Бандысека, являлись с предписанием в 4-ю батарею, но в «распоряжение штабс-капитана Гершельмана».

В боевом отношении стояние на позиции у хутора Ново-Кемполово было однообразно. На второй день нашего стояния красные вели пристрелку по нашим деревням и зажгли деревни Сельцо и Рутелицы. Наша застава в мызе Сельцо (имение Корф) была оттуда выбита. Я также вел пристрелку, между прочим, по нашему имению Анташи. Прибыл офицер Даниил Владимирович Яницкий199, и я смог отправить Рабиновича и Бандысека.

18 июня я получил приказание от командира батареи перевести свой взвод в район деревни Медники для обстрела участка впереди деревни Мурашово, занимаемой 2 ротами Талабского полка под командованием поручика Горика. Красные первые два дня моего стояния у Медникова держали себя спокойно, лишь атаки на правый фланг нашей группы все продолжались. К этому времени наши части, отойдя от Лисина, остановились у деревни Заполье – здесь кончался правый фланг нашей группы, упираясь в труднопроходимые леса, тянущиеся по берегам реки Луги и далее в Гдовский и Лужский уезды.

В 10-х числах на фронте волынцев перешел весь 2-й советский Конный полк и с ним взвод конной батареи. Весь конский и людской состав пошел на комплектование Конно-Егерского полка. В то же время передавались смутные слухи о занятии отрядом ингерманландцев Красной Горки и о их продвижении до Ораниенбаума, другие говорили, что лишь гарнизон этого форта перешел на нашу сторону, но что форт оставался в руках красных. Вина в том, как потом выяснилось, что момент перехода на нашу сторону гарнизона Красной Горки не был использован, лежала целиком на ингерманландцах. Вместо того чтобы немедля подойти к форту и, использовав общую растерянность большевиков, быстро продвинуться до Ораниенбаума, они два дня медлили и вели переговоры с гарнизоном форта, тогда, когда все коммунисты на Красной Горке были уже перевешаны и сомневаться в искренности этого перехода не было основания. В первый же день восстания Красная Горка сообщила Кронштадтским фортам о своем переходе на сторону белых и требовала их капитуляции; в Кронштадте поднялась паника, и, подойди в этот момент, как все рассчитывали, английский флот, Кронштадт бы пал. После этого первые искры сомнения в искренности помощи союзников запали в наши сердца. На некоторых фортах поднимался белый флаг, но потом был спущен, по-видимому, происходила борьба. Видя нерешительность ингерманландцев, красные осмелели: обстрелом форта с «Петропавловска» они заставили гарнизон покинуть Красную Горку, после этого обстрела отошли и ингерманландцы, пытавшиеся было продвинуться к Ораниенбауму.

Через два дня по всему фронту начались атаки красных, и для нашей малочисленной армии началось тяжелое время. Пока части были в движении, перевес был на нашей стороне, так как мы превосходили красных в тактическом отношении и духом. Инициатива оставалась в наших руках. Вынужденные остановиться, мы уступили инициативу красным, продолжать же движение было невозможно – части были слишком измотаны. Остановившись, мы растянулись в жиденькую цепь, не имея никаких резервов, а потому успех красных в любой точке фронта немедленно отражался на всей нашей линии.

21 июня красные повели атаку на Мурашове. С 6 часов утра начался обстрел деревни, в это время я уже находился