войну старшим офицером Конного полка и хорошо меня знал по войне 1914–1917 годов. Он интересовался тем, что происходит в Финляндии, спрашивал, отчего не едут офицеры оттуда. Офицеры Северного корпуса возмущены этим и поговаривают о том, что всех не участвующих в походе не следует вообще пускать в Петербург после его занятия нашими белыми частями. Я ему подробно рассказал обо всем происходящем в Финляндии. Наш приезд на лайбе ясно доказывает, на какие штуки надо пускаться, чтобы выбраться из-под опеки генерала Юденича.

Граф Пален предложил мне поступить в Островский пехотный полк, им же самим сформированный и где находятся штабс-ротмистр Унгерн-Штернберг и Рентельн, мне знакомые по Германской войне как офицеры л. – гв. Конного полка. Я тотчас согласился, но в это время пришел начальник штаба Палена штабс-ротмистр Ведякин и сказал, что требуется артиллерийский офицер для принятия взвода, взятого при переходе на нашу сторону Семеновского полка. Офицерский состав этого артиллерийского взвода мало надежный, командир взвода драпанул ночью обратно к красным, а завтра предполагаются боевые действия, и взводу придется в них участвовать. Судьба моя решилась, и вместо пехоты попал в свой род оружия, правда, вместо конной пришлось командовать пешей батареей.

Долго, почти до часа ночи, ждал штабс-капитана Алексеева, помощника командира Талабского полка, который по получении боевой задачи должен был возвратиться в расположение полка на станцию Кикерино и брал меня с собой. Наконец влезли на паровоз и поехали. На станции Кикерино было пусто, стоял только недавно захваченный у красных бронированный поезд, названный «Талабчанином» по имени захватившего его полка. Пошли по улице дачного места, расположенного у самой станции. Во дворе одной из дач, в предрассветной полутьме, я различил два орудия, вокруг них возились несколько солдат и крестьян, впрягая лошадей. «Вот ваш взвод», – сказал мне Алексеев. Вошли на дачу, где был расположен штаб ротмистра Перемикина, командира Талабского полка. На краю стола при свете чадившей керосиновой лампы написал себе на клочке бумаги предписание принять взвод, Алексеев его подписал, и формальности этим были окончены.

Пошел принимать взвод. Около орудий копошились все те же люди, дополняя веревками недостающие части в артиллерийской амуниции и пригоняя хомуты маленьким мохнатым крестьянским лошадкам. Вызвал командира взвода и предъявил ему мое предписание. Это был обтрепанного вида прапорщик, производства времен Керенского, еврей Давид Рабинович. Вторым офицером был поручик Александр Бандысек, которого я даже и не признал за офицера, он заведовал командой связи. Солдат было 12, лошадей 9, но, кроме двух, остальные не годились в упряжку, так как были сбиты во время похода. Телефонов было два, но один не действовал, версты полторы провода. Не хватало постромок, их заменяли веревками. Люди были мало обученные, ничего общего с артиллерией не имевшие, разведчики отсутствовали. Я, по правде сказать, растерялся, совершенно не представляя себе, как можно работать при таком положении. Но делать было нечего. Алексеев предупредил, что на заре назначено выступление, и я начал к нему готовиться. Сделал расчет, причем на орудие при всем желании больше трех человек не приходилось, ездовые были крестьяне. Кроме того, при взводе было 10 крестьянских повозок, предназначенных для перевозки снарядов. В кратких словах Рабинович рассказал мне историю возникновения батареи и ее пленения в деревне Выре вместе с Семеновским полком. Батарея формировалась в Орле как противоаэропланная, командир ее, из крестьян Орловской губернии, набирал солдат из своей волости, об обучении никто не думал, орудия ни разу не чистились, и когда я на другой день приказал это сделать, то вследствие запущенности орудий нам это не удалось. Думали только о том, как бы побольше получить обмундирования, солдаты на этом спекулировали. Но вот командиру пришла роковая мысль сделать разговены на первый день Пасхи. За такое контрреволюционное действие он был смещен и лишь благодаря связям в Артиллерийском управлении не расстрелян. На его место был назначен другой командир. В один прекрасный день пришел приказ выступать для отражения белых банд, наступающих на Питер. Тянули жребий, кому выступать, и Рабинович его вытянул, простился с сестричкой и братишкой и собрался ехать, оставив два орудия в Орле. В Гатчине были присоединены к семеновцам, на другой день во время ночевки в Выре были захвачены белыми. Во время похода от станции Сиверская до Кикерина выдержали бой с красным броневиком. До сего времени бедный Рабинович не мог прийти в себя от впечатлений этого дня. По дороге командир сбежал обратно к красным. Они же кое-как дотащили орудия до штаба Талабского полка, на станцию Кикерино. Около трех с половиной часов пришло пополнение из мобилизованных крестьян Губаницкой волости, всего 10 человек, но уже и это сильно облегчило мое положение. Не успели мы лечь, как пришло приказание за подписью командира 2-го батальона Талабского полка капитана Домогацкого194 собираться в поход.

Ко 2 июня обстановка на Петроградском направлении была следующая: по Балтийской железной дороге наши части находились у станции Кикерино, здесь было спокойно. Севернее, район Губаницы— Клопицы – Ольхово, держали волынцы, дальше, седлая Нарвское шоссе, конноегеря и даниловцы, затем Островский полк и, наконец, у моря отряд ингерманландцев. К этому времени красные, бежавшие почти до самого Красного Села, перешли в наступление, оттеснили жидкое охранение конноегерей и дошли уже до линии Гомонтово, одновременно ведя беспрерывные атаки на Клопицы отборными матросскими частями. Для ликвидации этого движения были выделены 4 роты талабцев, только что подошедший к нам Семеновский полк и мой взвод. Весь этот отряд под командой подполковника Алексеева должен был составить кулак, задачей которого было восстановление положения на шоссе. Через Сумино, Череповцы мы вышли на шоссе Волосово – Терпилицы. В последней деревне был назначен привал, туда же от Волосова к нам подошли семеновцы под командой гвардии капитана Зайцева.

История этого Семеновского полка известна многим, и все сидевшие в тюрьмах Петрограда знают отлично, что этот полк собой представлял. После Брест-Литовского мира и демобилизации Русской Армии все уроженцы занятых германцами русских областей были сконцентрированы в казармах Семеновского полка, часть из них, во главе с некоторыми офицерами, образовала так называемый полк Городской охраны. Дух этого полка был явно противобольшевистский, но власти им дорожили как единственной дисциплинированной частью, которой можно было поручить охрану государственных учреждений, банков и т. д. Семеновский полк представлял крупную вооруженную силу (до 4000 человек), и большевики боялись его. Кроме боевых припасов в самом Петербурге, у них был еще склад где-то около Стрельны. Как иллюстрацию положения, занятого в Петербурге семеновцами, приведу случай с ныне покойным прапорщиком Навроцким, приехавшим из Финляндии на следующей за