у Бибикова. К нему приехала его жена (Александра Владимировна, урожденная Изъединова), которая собиралась ехать за детьми в только что занятый Псков. У коменданта также сидел брат полковника Нефа (стрелка Императорской Фамилии), присланный в Ямбург для связи от Балтийского полка. Этот полк был сформирован из немцев-балтийцев и до конца нашей борьбы под Петербургом сражался с нами. Интересно было описание Нефом личности Булак-Балаховича: он был участником одного из партизанских отрядов, формировавшихся во время Великой войны. Теперешний его отряд был собран на красной стороне, затем под давлением своих офицеров Балахович с частью своего отряда перешел на белую сторону. Это было еще в псковский период борьбы.

Имея много своих агентов среди красных частей, он отлично умел выбрать время для своих смелых набегов на красные тылы. Группы участников этих набегов получали каждая свое задание и работали совершенно самостоятельно. После своего налета на Гдов, где он захватил красное казначейство с 4 миллионами рублей, он стал почти легендарной личностью. Он человек низкой нравственности, нечестный и в политике оппортунист, он жесток, любит расстреливать собственноручно, не жалея в случае проступка и своих людей. Он весьма склонен к грабежу, но здесь на это смотрят снисходительно. Конечно, в этой борьбе, когда даже самое необходимое надо добывать самому, трудно провести резкую грань между реквизицией и военной добычей, с одной стороны, и грабежом – с другой. Поэтому человек со слабыми нравственными устоями легко переходит эту границу. Недаром здесь грабеж в шутку называют «партизанством».

На другой день на железнодорожной станции встретил Михаила Зиновьева (л. – гв. Конного полка), он приехал урегулировать вопрос продовольствия войск, подчиненных графу Палену. Хлеба, отпускаемого эстонцами, далеко не хватало для теперешнего состава армии, паек сведен на 5/8 фунта. Достать у крестьян ничего нельзя – у них у самих не хватает хлеба, а реквизировать, как это делали красные, значит, восстановить против себя население. Обмундирования тоже нет, его приходится снимать с пленных и таким образом одевать своих солдат.

Наконец мое обмундирование было готово: построил фуражку, раздобыл рубашку, черные шаровары у меня были припасены еще из Петербурга, а сапоги взяты с собою из Финляндии. Шинель достать оказалось невозможно, почему я весь поход в Северо-Западной армии проделал в черном пальто, купленном мною на толкучке в Москве, после моего освобождения из Бутырской тюрьмы.

Из Финляндии прибыла открытым нами путем следующая партия офицеров (л. – гв. Конной артиллерии Унковский187, Навроцкий188 и др.) А уже после моего отъезда из Ямбурга также на лайбе прибыли моя жена и Вера Алексеевна Неведомская. Таким образом, явилась возможность многим офицерам выбраться из принудительного безделья в Финляндии и явиться в армию. Вскоре, и, по-видимому, узнавши о нашем бегстве и невозможности задержать офицеров в Финляндии, генерал Юденич начал помогать офицерам ехать в армию нормальным путем, а именно через Гельсингфорс – Ревель.

Вечером, накануне моего отъезда на фронт, нас вызвал на квартиру полковника Бибикова только что приехавший с фронта генерал Родзянко. Он привез известие о переходе на нашу сторону Семеновского полка, полк привел с собою два орудия. Генерал Родзянко одновременно распорядился всем офицерам-артиллеристам явиться к полковнику Исаеву, командиру Псковской артиллерийской бригады, и оставаться в Ямбурге для формирований. Мне удалось от этого отбояриться, заявив, что я хочу служить в одном из отрядов, подчиненных графу Палену, в которых сражаются несколько офицеров, близко мне знакомых по Германской войне. Генерал Родзянко дал на то свое согласие и начал нас расспрашивать о положении в Финляндии. Он был крайне возмущен тем, что штаб генерала Юденича задерживает офицеров, когда они до зарезу нужны здесь для вновь формируемых полков и батарей.

Вскоре в комнату, где мы находились, вошел капитан Данилов. Невысокого роста, стройный, с красивым продолговатым лицом, рука у него после недавнего ранения на перевязи, на груди Георгиевский крест, полученный им в Великую войну. Он происходит из крестьян Псковской губернии, из той части ее, где сохранился старый русский тип лица, без примеси финской крови: орлиный нос, продолговатое лицо, красивый разрез глаз. Узнав, что генерал Родзянко в Ямбурге, он пришел просить, чтобы поскорей повесили бы Николаева. «Он свободно разгуливает по Ямбургу, – возмущенно говорил Данилов, – и того гляди, удерет. Как начальник отряда, взявшего в плен Николаева, я предъявляю права на его шкуру». Родзянко смеется громко и заразительно и обещает скоро назначить суд над Николаевым. Генерал мало изменился с того времени, когда я его в последний раз видел во время войны в Петербурге.

Вернулся поздно вечером на дачу, куда мы с постоялого двора переселились вместе с Николаем Евгеньевичем189. Он оставался в Ямбурге и предполагал создать в тылу армии центр монархической работы. Вскоре при помощи полковника Бибикова он начал издавать газету «Белый Крест». В одном из первых номеров ее, уже будучи на фронте, я прочел заметку: «Нам сообщают, что в Новочеркасск прибыл член Государственной Думы и известный монархический деятель Марков II». Мы, члены Союза Верных, посвященные в тайну капитана Чернякова190, долго смеялись над этой газетной «уткой», цель которой нам была вполне ясна. Одновременно с началом работы Маркова 2-го мы, офицеры нашей организации, разъехавшиеся по частям армии (Виланд191, Швабе192, Неведомский, брат193 и я, а также многие другие), начали регулярно получать печатаемую в Ямбурге антикоммунистическую пропаганду. Ее мы и распространяли, задерживая в то же время и уничтожая литературу, издаваемую правительством, созданным в Ревеле при Северо-Западной армии. Литература из Ревеля говорила о грехах «старого царского строя» и о том, что он больше не вернется. Фронт был явно монархичен, и можно было с уверенностью сказать, что, если бы кто-либо из министров рискнул прибыть во фронтовые части, он немедленно отбыл бы к праотцам. Между фронтом и тылом было полное идеологическое расхождение. Как известно, министр почты и телеграфа этого правительства, Иванов, впоследствии, в Берлине, стал одним из первых сменовеховцев.

Лег спать с намерением встать пораньше. Сквозь закрывающиеся веки смотрел на грузную фигуру Николая Евгеньевича, который в ночной рубашке встал перед образом и так застыл в молитве. Помолился и я, благодаря Бога, что Он дал мне возможность встать в ряды борцов за правду и правое дело.

* * *

После трехдневного пребывания в Ямбурге, о котором я уже писал, я выехал в штаб полковника графа Палена, расположенный на станции Волосово. Штаб находился в вагонах, недавно захваченных у красных и поставленных на запасные пути. Граф Пален меня вскоре позвал к себе и встретил как старого знакомого, он окончил