Алп-Тархан следил за своими удовлетворенный. Будь он простымвсадником, он тоже нашёл бы, что здесь показать.

Мохо-шад покинул неразговорчивых викингов и вернулся ксловенам. Его внимание привлёк сперва Соколик, потом и седок. Царевич подъехалк Чуриле и сказал ему:

– Я слышал, у вас говорят, что молодой воин может бытьстар, если судить по его ранам. Убил ли ты того, кто украсил шрамом твоёдостойное лицо?

Чурила только молча кивнул. О том, что это был хазарин,вспоминать не стоило.

– Быть может, ты согласишься помериться со мнойсилами? – продолжал Мохо-шад. Безделье его тяготило. Он тоже выехал вполном воинском облачении, хотя и без шлема, и семь заплетённых кос спускалисьс его головы на дорогую кольчугу. Он даже не надел поверх кольчуги никакиходежд, так хороша была она сама по себе.

Тот нескоро предложил бы Чуриле поединок, кто хоть раз виделего в сече. Князь отозвался лениво:

– Стоит ли, владетельный шад… Гридня зарубишь, как скнязем договоришься…

Царевич отъехал разочарованный. Шрамолицый показался емунеповоротливым и тяжёлым на подъём. С таким справиться легко. А хотелось ему нестолько посрамить словенского удальца, сколько обозлить старого Алп-Тархана.Тот-то не имел прославленных предков, ручателей за его честь. И был потому не вмеру спесив…

Чурила вовсе не собирался показывать хазарам, какуправлялись с конями его молодцы. Широкое поле вздрогнуло всё, от края до края,когда громыхнули, сдвигаясь, окованные щиты халейгов… Подняв копья, железнымшагом пошли вперёд торсфиордцы. Восхищённо замер Алп-Тархан. Умолк на полусловецаревич. Лишь смарагды переливались на его пальцах, гладивших холку коня…

Грянул под морозным солнцем свирепый боевой рог.Раздвинулась стена круглых щитов. И вышел, держа в руках три топора, БьёрнОлавссон.

Размахнулся – и в столб, густо утыканный хазарскимистрелами, полетела секира! Сотни глаз метнулись ей вслед. Тяжёлое лезвиеударило в самую вершину столба, и сверху вниз ринулась узкая трещина. Вторымтопором, почти не глядя, Бьёрн продолжил её до земли. Третий удар – иповалились навзничь две половинки бревна!

Боярин Вышата как раз рассказывал на ухо князю, что спослами приехало трое булгар. И тот молодой, которого признали отроки, былОргана, брат хана Кубрата, заложник.

Ещё ночь, и хазар призвали к себе князья.

Лют и Видга оба увидели тот приём, забыть который Кременцуне было суждено… Только Лют стоял со своим копьём и щитом возле самогокняжеского престола, а Видга – через всю длинную гридницу от него, у дверей.

По старшинству сидели у обеих стен лучшие кременчане.Думающие бояре, хоробрствующие мужи, славные молодые гридни. Индевели отдыхания резные столбики окон…

Сидел Вышата Добрынич, и под распахнутой шубой виднелсявышитый кафтан. Дорогая кручёная гривна на шее переглядывалась с золочёнойрукоятью меча. Сурово хмурился старый боярин, ожидая послов.

Сидели Ратибор с Радогостем, и у одного дремала на коленяхбулава, у другого – быстрая сабля. Этим двоим что скажет князь, то и любо.Миром расходиться с послами так миром. Ссориться так ссориться…

Сидели братья халейги, Виглавичи, как звали их в городе.Старый Вышата всё косился на них и, кажется, впервые был рад, что стоял черезреку крепкий новый конец…

Две двери вели в гридницу: из дому и со двора. Во дворескучали, маялись хазары. Князья ещё не выходили, следовало подождать.

Мстислав продержал их на пороге ровно столько, сколькотребовалось, чтобы не обидеть всерьёз. Но вот застучал по полу костыль старогокнязя, и разом смолкли, точно по команде, сдержанно гудевшие голоса.

Чурила вывел отца под руку – как всегда. Усадил в древнеедеревянное кресло, прикрыл ему больные ноги шубой. Сам сел рядом, пониже, идлинный меч встал у него между колен.

Тогда хазар провели в гридницу.

Мохо-шад чуть поднял тонкую бровь, признав в молодом князетого шрамолицего воина, что отказался сразиться с ним накануне. Воистину, онбыл разумен, этот словенский хан…

Алп-Тархан вошёл следом за царевичем. И если он был удивлён,на его лице это не отразилось. Но вот то, что шёл впереди юнец, ничем, кромеродовитости, не отмеченный, – его задевало заметно…

Шад остановился посреди палаты, приложил к груди украшеннуюперстнями руку, склонил голову в учтивом поклоне.

– Царь Тогармы, да будет душа его завязана в свёрткежизни у Бога, приветствует вас моими устами, достопочтенные князья! –сказал он, и толмач перевел. – Да не оскудеют ваши стада, а пастбища пустьне выгорят на солнце. Меня прислал владыка, живущий на зелёном острове посредивеликой степи. Примите, князья, те дары, что прислал вам хакан, мой повелительи родич. И с ними то малое, что добавил я сам!

Радугой переливался на Мохо атласный халат. Махнул рукойцаревич, и упали на берестяной пол пушистые армянские ковры, зашелестелароскошная византийская парча. Ещё, приказала рука. И упали на парчу самоцветы,потекло тяжёлое золото. Ещё! И легли, наполовину выскочив из ножен, индийскиеголубые клинки.

Усы Мохо шевельнулись в улыбке.

– Мои глаза недостойны наслаждаться красотой княжескихжён… Но я привёз им то, что нравится возлюбленным кангарских вождей.

Он вытащил из-за пазухи ларец. Поднял узкую крышку. Блеснулив свете зимнего дня кровавые звезды рубинов.

Князья молчали. Мстислав только пробежал глазами по дорогомуоружию. А о чём думал Чурила, понять было и вовсе невозможно. Сидел суровый. Оннастрого запретил Звениславке показываться к хазарам. Эти порчу напустят незадумываясь. А любопытно ей, так он обо всём расскажет…

Рабы подняли ковры и за углы унесли их прочь.

Старый Мстислав проговорил медленно, словно в раздумье:

– Щедр и славен твой родич хакан… И мудр, раз уж оншлёт такие дары и свою дружбу тем, с кем раньше сражался! Но только ли дляэтого ты приехал сюда, молодой посол?

Шада в Кременце уже успели прозвать: князь Муха. Он ответил:

– Воистину справедливы твои слова, словенский хан.Повелитель хакан, да сотрутся кости его врагов, обозрел однажды границыпокорных ему стран и увидел, что нет мира ни на западе, ни на востоке…

Он говорил давно приготовленные слова, но здесь, в этойсеверной гриднице, они вдруг показались ему обидными. И он торопливо добавил:

– Не думай, однако, будто есть или будут враги,способные поколебать могущественный Атыл! На шеях его колесничных конейпребывают сила, грохот и страх врагам, и беспредельная степь едва может снестимощь нашего войска, когда оно выступает в поход…

Даже толмач и тот понял, что царевич погнал коня не по томупути.