Тот тоже не спал. Ему, слепому, больше не нужен был свет. Нолежать в темноте казалось слишком уж неуютно; и потрескивал у постели трёхрогийсветец, с шипением ронявший угольки в плошку с водой…

Чурила, охотник, подобрался к двери бесшумно. Но Радим точнопочуял. Вынырнула из-под одеяла, протянулась рука. Метнулась по стене тень.

– Кто здесь?

– Я пришёл, – отозвался Чурила. Сел возле больногои усмехнулся: – А что, князь, решил, душить тебя идут впотьмах?

Радим промолчал.

– Что не спишь? – спросил кременецкийкнязь. – Устал, поди. А утро, сам знаешь, мудренее.

Радим беспокойно шевельнулся, ощупью нашёл его колено,положил на него руку.

– Уснул бы, да не всякую думу заспишь… Без зубовгрызёт. Спрашиваю себя, Мстиславич… Вот если бы не я тебя, а ты меня тогда…плёткой… А потом ко мне же притёк… Мстиславич… Помоги сесть!

Чурила обнял его, усадил. Жёсткий кашель согнул Радимадугой, затряс, отнимая последние силы. Обратно на подушку Чурила опустил егоизнеможённого, взмокшего. Бережно укрыл. Радим с трудом переводил дух.

– А я вот думаю, – сказал ему Чурила. – Еслибы меня уходили, как тебя. Пошёл бы я к тебе или нет?

– Умру я, – проговорил Радим тихо, как о делерешённом. – Сам виноват, сам расхлебаю. Один я на свете… У тебя же, ведаю,сын скоро будет. Дружине велю… пусть в Круглице посадят… Чтобы никогда боле…Слышишь ли?

– Я тебе умру, – сказал Чурила. – Спи, Радко,сон лечит. После говорить станем, окрепни сперва.

Потом он вышел за дверь… и тут же не услышал, большепочувствовал чьё-то присутствие рядом с собой в темноте!

Счастье неведомого татя, что Чурила не был оружен. Метнуласьво мрак железная княжеская рука. И сцапала змеившуюся, убегавшую девичью косу.

– Ого! – сказал он и потащил косу к себе,наматывая на кулак. На том конце ойкнуло, и князь выволок в полосу светаупиравшуюся девушку.

– Попалась рыбка, да, смотри, золотая! – сказалон, узнав Нежелану. – Тебя кто сюда пустил, поляница? Лют? С Люта утромспрошу, а тебе сейчас рубаху-то подыму да ремнём…

– Что там, Чурило? – позвал из ложницы Радим.Услыхав его голос, Нежелана вдруг с отчаянной силой рванулась из рук – князьедва увернулся, не то укусила бы, – кинулась в дверь и пала на колениподле Радима.

– Я, княже! – в голос заплакала бесстрашнаяВышатична. – Не гони! Жить останешься, служить тебе буду, а умрёшь, накостёр за тобою взойду… только не гони…

Радим повернул голову, слепыми пальцами нашарил девичьеплечо.

– Да ты кто, милая?

Чурила смотрел на них, прислонившись к двери…

Когда под утро в ворота стал ломиться Вышата Добрынич, кнему вышли и князь, и молодая княгиня.

– Куда дочку дел? – ярым вепрем заревел старыйбоярин. И схватился за меч: – Мало тебе, сыновей я лишился, последнееотымаешь?!

– Не кричи, Добрынич! – сдвинул чёрные бровиЧурила. – Здесь она. И живёхонька, пойдём, покажу!

Звениславка пошла рядом с мужем, пряча под широким плащомсвоё ночное убранство. Вышатины молодцы с факелами, с оружием остались у ворот.Княжеские ощетинили против них копья.

– Загляни, жена… – велел Чурила, когда ониприблизились к ложнице. – А ты, боярин, помолчи!

Звениславка сунула голову в дверь и кивнула, приложив палецк губам. Вышата нетерпеливо двинулся вперёд.

Дочь его Нежелана сидела около израненного князя, и тотспал, дыша очень спокойно… Увидя отца, Нежелана так и блеснула глазами. Словноготовилась защищать любимого даже от него…

Отвернулся боярин, тяжело прилег спиной к ободверине. Закрылглаза, застонал…

– Что плачешь, боярин? – спросил Чурилавполголоса. – Княгиней дочка будет, не ты ли того хотел?

Светлая Богиня Жива побеждала злую ведьму Морану. По ночамзима ещё торжествовала; ещё заращивала льдом и инеем прорехи, что наносили ей вдневных сражениях сияющие солнечные мечи. Но всё глубже ложились синиепроталины, и тяжёлые войлочные облака постепенно освобождали небо. И небоподнималось всё выше – вверх, вверх, чистое, ясное, готовое наполниться ликующимпением птиц…

– Что невесел, Виглавич? – спросил ХалльгримаЧурила, когда они однажды вместе ехали из Круглицы домой.

Халльгриму дорого обошлась минувшая зима. Суровое лицоосунулось ещё больше, по щекам, сверху вниз, легли угрюмые складки. На висках ив усах проглянула седина. Он сказал:

– Скоро птицы полетят к северу, конунг.

Его халейгов поедом ела тоска.

Старый Олав осматривал корабли, готовя их к тому дню, когдадолжна была вскрыться река. И говорил сыновьям:

– Они привыкли к морю, дети. Я думаю, им тоже снитсяморской прибой.

Люди всё чаще смотрели на север. И ждали весны с непонятнойтревогой. Как будто ей предстояло что-то переменить…

Видга-Витенег был теперь в младшей княжеской дружине засвоего. Не всем нравилась его нелюдимость и невмерная – не по летам, не позаслугам! – гордость. Но в ратной науке ему среди отроков ровни былонемного. Видгу в дружине начали уважать.

В Урманском конце он с того самого дня не появлялся ни разу.И, как мог, избегал его обитателей. Выздоровевший Скегги ходил туда несколькораз, но Видга не спрашивал, что новенького. Даже о том, что Торгейр сынГудмунда взял в жёны Любомиру, а приданое невесте справил сам конунг, –Видга выслушал равнодушно…

Однажды, когда он чистил своего коня, на княжеский дворявился Бьёрн Олавссон. Молодой кормщик разыскал отрока Чекленера и заговорил сним, и Видга, стоявший поблизости, слышал каждое слово. Бьёрн похвалил ипогладил лошадь отрока, спросил, не болела ли у Чекленера когда-то раненнаяголова, потом пожаловался, что поскользнулся на льду, когда переходил реку, ипромочил ноги. Совсем уже собрался уходить и напоследок обронил как быневзначай:

– А что, скажи, мерянин, здорова ли твоя сестрёнкаЦылтий? Я помню, вы с ней были похожи…

Чекленер ответил весело:

– Дома говорили, нам с ней надо было родиться двоимибратьями.

– Я к тому, – сказал Бьёрн, – что у Сигурдауже двое парней, а я всё не женюсь. Послушай, отдашь ли ты мне сестру?

Мерянин почесал льняной затылок и посоветовал Бьёрнуспросить её саму, он, мол, не собирался её принуждать. Бьёрн ушёл оченьдовольный. Можно было не сомневаться, что скоро на той стороне реки примутсяготовить ещё одно торжество.

Булгарин Органа с двумя товарищами, Шилки и Талутом, жил укнязя в великой чести. Хану Кубрату сразу послали весть о возвращении родича,но торопиться домой Органа не стал. Беглому заложнику было о чём порассказатьсоюзным князьям, и те слушали жадно.