— Истину говоришь… в нищего, как есть в гольтепу! Чего у меня теперича? Ничего нету! — уныло согласился Аникей Панфилович.

— Вот то-то и оно! — все тем же пониженным голосом продолжал Макар. — А разве вам, папаша, по вашему уму и расторопности сторожем быть? Вы грамотный человек, священное писание знаете назубок, любому протопопу сто очков вперед дадите по этой части. При другом режиме вам повсюду почет и уважение оказывали бы, хоть в деревне, хоть в городе… в передний угол сажали бы. А теперь, промежду прочим, вами командует какой-нибудь Свиридов. Кто он такой, этот Свиридов? Я и то помню: голодранец!

— Голодранец, самый настоящий голодранец! — подтвердил Травушкин, пьяно качнувшись всем корпусом, — И батька его шантрапой был, даже лошаденки не имел, и самому ему бедный комитет выдал в восемнадцатом. Кабы не бедный комитет — Митьке этому пахать бы не на чем было… А он тоже горло драл насчет земли: давай ему по закону, сколько полагается! В одну дудку они тогда с Петрухой Половневым дули. А зачем им нужна была земля, ежели они ее обработать не могли? С того времени все и пошло не как надо… шинтер-навынтер… с восемнадцатого году! И теперича изволь называть их: Митьку — Митрием Ульянычем, Петруху — Петром Филиппычем. Это бывшую-то гольтепу!

Макар досадливо сморщился.

— Да подождите вы, папаша! — сердито остановил он отца. — Мало толку восемнадцатый теперь вспоминать. Сами виноваты, что вожжи тогда выпустили из своих рук. Надо бы об том теперь хорошенько подумать, что сейчас делать, чем и как Гитлеру помогать. Какое ваше соображение на этот счет?

— Да что же я могу тута, в сторожах сидючи? Вы должны, которы помоложе и в городе живете.

— Нет, все-таки вы подумайте, — настаивал Макар. — В городе само собой, но надо же и в деревне…

— А чего в деревне сделаешь? Мое понятие такое: тут мы ничего не в силах. Помогать Гитлеру надо прежде всего в городах и на фронте. Уговаривать красных армейцев, чтоб они не сопротивлялись.

— Это, конечно, тоже правильно, папаша! Но этого недостаточно.

Макар вдруг встал, подошел на цыпочках к двери, резко открыл ее, вышел в сени. Там посветил карманным фонариком, закрыл наружную дверь сеней на щеколду. Вернувшись, сел на прежнее место, вразумляюще пояснил:

— Мы с вами, папаша, должны быть умными и осторожными. И боже упаси нас от таких промахов, какой получился у нас с вами сегодня. Не вздумайте на селе с кем-либо откровенничать так-то, как с Андрюшей… В одночасье сгибнете! Мы с вами теперь подпольщики, как в старое время большевики были. Они ведь поначалу тоже не числом брали, а уменьем и хитростью. Слыхал я, в нашем губернском городе человека четыре было поначалу. Нас тоже пока немного, и нам не мешает ихний опыт перенять. А это значит — говори, да оглядывайся, не подслушали бы. Так-то! И опять же — понимай, с кем разговариваешь, — Макар перевел дух и понизил голос — Теперь насчет фронта… Вполне возможно, что там этак-то и действуют, как вы говорите. Есть у меня в городе верный дружок… Ответственный пост занимает, повыше моего… Полторы тысячи оклад, да хабара перепадает солидная. У него по-над речкой, за городом, избушка на курьих ножках. Он вроде любитель рыбу ловить. А какую рыбу — большой вопрос. Берег речки, кругом лес, глушь. Понимаете? И в той избушке у него радиоприемник и передатчик. Он с давних пор на Гитлера трудится и связь с Германией держит по радио. Третьего дня зазвал он меня на ночь, и мы с ним слушали… что бы вы думали? Немецкую передачу, аж из самой Германии! Он и по-немецкому понимает. Ну, передачи были не только на немецком, а и на нашем, — Макар наклонился ближе к уху отца и перешел на шепот. — Так вот, немцы прямо заявляют: красные бегут и сдаются в плен, то есть, по-вашему, поднимают руки, а в августе — сентябре Москву они, то есть немцы, возьмут. И это папаша, точно! Возьмут обязательно. Наполеон за два с половиной месяца пешком от Вислы до Москвы дошел, а эти на танках да грузовиках. Если же Москву Гитлер возьмет, тогда большевикам крышка! Выходит, папаша, такая картинка, что Советы последние деньки доживают! Дождались мы с вами, скоро и на нашей улице праздничек начнется!

Травушкин, все время внимательно слушавший сына, чуть ли не с разинутым ртом, истово, медленно, трижды перекрестился.

— Дай-то бог! — с придыханием взволнованно проговорил он. Усиленно и бодро забилось его сердце, трезвела, прояснялась голова. — Хорошо бы этак-то! Твоими бы устами, Макарушка, да мед пить. Поднаторел ты в городе, чего и баить. Только так ты хорошо все обсказал, что аж не верится. Словно во сне иль в сказке получается!

— Почему же не верится? При чем тут сон или сказка? Тут простая арихметика, папаша. Вот, смотрите! — Макар правой рукой загнул на левой палец. — Европу Гитлер забрал? Забрал. Во всех странах, которые взяты им, заводы имеются? Имеются. — Макар загнул еще один палец. — Масса заводов, — пояснил он. — На кого заводы те работают? Ясное дело — на него, на Гитлера! Разве же может Красная Армия отбиться от этакой силищи! Никак это невозможно для Красной Армии. Опять же и то надо понять, что немец идет на Россию не один, а со многими языками, как и Наполеон ходил. — Макар пригнул третий палец, — А против всех народов Советская власть не устоит, факт! — Макар принял обе руки со стола, сунул их в карманы брюк и, важно отвалившись на спинку стула, продолжал: — Так что сумление ваше совсем лишнее, ни к чему оно. Вернемся теперь касаемо нашей помощи. Почему мы должны и обязаны? Очень обыкновенная причина: заберет Гитлер Россию, на кого ему в ней опереться? Вы, известное дело, понимаете: она огромная, Россия-то! За вычетом большевиков и прочих заступников Советов, которых он всех на тот свет отправит, останутся еще миллионы. Ими управлять надо, чтоб они работали. Вот он на таких, как мы с вами, и обопрется. И на подобных нам, конечно. А прежде чем опереться, спросит: а чего вы тут делали? Как ожидали меня? А мы с вами тогда и ответим: вот листовочки, агитацию, мол, вели, воинские поезда под откос спущали… большевистские то есть поезда, и так далее и тому подобное.

Аникей Панфилович ажно в затылке почесал. Недоверчиво спросил:

— А не лишнее насчет поездов-то? Не загибаешь, сынок? К примеру, как я могу?

— Не об вас