полная свобода по-ихнему, по-фашистски, стало быть? А это надо понимать так: не хочете вы в колхозе работать — выходите из него, вот вам ваша бывшая или другая какая землица — пашите, сейте, чего душеньке вашей угодно. Не можете сами — попросите того, кто может. Лошадки у вас нету — продайте земельку свою тому, кто имеет лошадку или трактор даже. Теперь возьмем город. Вам хочется торговать — торгуйте, пожалуйста, если деньжонки завелись. Хочете завод, фабрику иметь? Имейте! Хватило бы вашего капиталу. Ну, а если по части капиталу слабо — не прогневайтесь! Ступайте работать к тому, у кого капиталу хватает. Вот чего задумал Гитлер. Вопрос теперь так стоит: кому такая программа выгодна, а кому она хуже ножа. А Содом и Гоморра, папаша, это сущая ерунда. Это детские побасенки, — заключил Макар, с усмешкой поглядывая то на отца, то на Андрея.

Окончив речь, он неторопливо налил себе водки, отцу рябиновки. Хотел налить и брату.

— Не нужно, — сказал Андрей, — непривычен я.

— Брось, братень! — воскликнул Макар. — Давай еще по одной… под разговор! Вишь, как он серьезно поворачивается-то, разговор наш!

— Да! Очень серьезно, — мрачно насупливаясь, сказал Андрей, почти враждебно глядя в насмешливо прищуренные глаза старшего брата. — Только насчет свободы я тебя не пойму… То есть сказал ты правильно, что Гитлер несет свободу капиталу… хотя это не все… его тянут в Советский Союз еще наши богатства, земли…

— Ну, это само собой, — поспешно перебил его Макар, приподнимая свою наполненную стопку. Резким броском опрокинув ее в черный провал большого рта, он крякнул, весело поглядел на Андрея. — Чудно, братень! Водки не пьешь, не куришь… Холостой досе ходишь. Для чего же ты живешь?

«Уводит от острого разговора, — догадался Андрей. — Может, ему самому на руку фашистская программа покорения нашей страны во имя свободы капитала?»

— Что значит — для чего? — серьезно сказал он. — Живу для общества, преподаю… вооружаю молодежь знаниями, культурой.

— А для чего они теперь — знания, культура? — Макар с улыбкой умильно склонил голову к плечу. — Какой в них толк? Лучше бы вооружали молодежь винтовками, танками, пулеметами, а то вон как гонит Гитлер Красную Армию… Говорят, нечем ей отбиваться от него.

— А зачем и почему красные армейцы отбиваются? — встрял в разговор братьев Аникей Панфилович. — Послушаешь радиво или в газету заглянешь — все одно и то же: оказали сопротивление, нанесли большие потери… А сопротивляться-то совсем бы и не нужно. К чему оно — кровопролитие напрасное? Все равно не выстоять нам против немца. У него же всякого оружия уйма. А у Советов чево? Лучше уж руки кверху, чем попусту погибать. Может, по-мирному договориться с Гитлером этим. Ты как думаешь, сынок? — обратился Аникей Панфилович к Андрею.

— Я думаю так, как партия, — приподнимаясь со стула, глухо, взволнованно проговорил Андрей. — А вот вы… ну отец, известное дело, старый человек… ему не понять… но ты… ты, Макар? — голос Андрея дрогнул. — Ты же член партии!

На худощавых щеках Андрея выступила густая краска.

— А я ничего такого и не сказал, — спокойно, с невинным видом возразил Макар. — Я только сказал, что винтовок, танков и пулеметов побольше бы нашей молодежи, которая сражается сейчас на фронте, не щадя живота. Совсем напрасно ты чего-то такое подумал, братень. Насчет оружия, наверно, и партия такого же мнения, что их надо побольше, и, конечно, меры принимают самые решительные.

— Выкручиваешься! — язвительно произнес Андрей, продолжая стоять и чувствуя, что захмелел немного. — Отлично понял я, куда вы оба с батей гнете. Фальшивый ты коммунист, Макар Аникеич. Впрочем, ну вас к черту обоих! Мировую с Гитлером задумали. Руки кверху! Напрасное кровопролитие! Оба вы заматерелые контрики, предатели. — Он махнул сердито рукой и, резко, с грохотом отодвинув стул, направился к двери.

— Погоди, постой, Андрюша! — Голос Макара слегка дрогнул. — Ты нас не понял.

Андрей не остановился. Дверью стукнул так, что с притолоки побелка сыпанулась легким снежком.

— Чего же это получается? — сказал Макар, недоумевающе глядя на отца. — Я ехал договориться с вами, папаша… как нам быть… И зачем вы его позвали?

— Так разве ж я? Ты же сам был не против. Да и как же не позвать? Настасья уши прожужжала: помиритесь, помиритесь! А он вишь как завернул! Попробуй помирить с таким!

— Надо же было мириться. А вы аллигурию про Содом и Гоморру завели, потом на Гитлера свернули… Никак же невозможно такие речи сразу вести… Надо было прощупать сперва.

Аникей Панфилович виновато оправдывался:

— Об Гитлере ты первый начал… Ну и я… как бы следом за тобой. Мне именно и хотелось прощупать… какое у Андрюхи понятие…

Макар презрительно скривил свои полные губы, лоснящиеся от жирной свинины, которой закусывал.

— Следом за тобой! Прощупать! Разве так прощупывают! — непочтительно, грубо передразнил он отца. — Надо же соображение иметь. Андрюха — партейный человек. «Как партия, говорит, так и я!» Как бы он нас с вами в тюрьму не запрятал. Возьмет да и донесет, куда полагается. Не понапрасну контриками и предателями обозвал.

Аникей Панфилович растерянно моргнул небольшими зеленоватыми глазами:

— А чего он может донести?

— Вы, папаша, будто маленький! Донесет, что мы с вами руки кверху собрались перед Гитлером поднимать и его, то есть Андрюху, агитировали. За такие штучки Советская власть по головке не погладит при данном текущем моменте и международном положении. Не прощупывай! Не лезь в воду, не узнавши броду.

— Как он докажет, что мы агитировали? Мы ж не дураки, чтобы признаться. Ничего такого не говорили, мол. Нас двое, а он один. К тому же ты — партейный…

— Так-то оно так, — немного успокаиваясь, вздохнул Макар. — Но надо бы потоньше, похитрей. А вы напрямую: руки кверху.

Вошла Настасья.

— Чего у вас тут вышло? — озабоченно спросила она, подходя к столу. — Опять поцапались, что ли?

Макар настороженно уставился на мать:

— А чего Андрей вам говорил?

— Говорит, зря пошел к вам. Чем вы тут обидели его? Я же тебя просила, Панфилыч… помягчея бы.

— Никто его не обижал, мамаша, — смелея, заговорил Макар, поняв, что Андрей не рассказал ей, о чем тут шла речь. — Воображения, фанаберии много у Андрюшеньки вашего. Как же — ученый! Где же ему с простыми людьми знаться! С нами ему ни пить, ни курить! Ноздри раздул, встал и ушел… да еще дверью хлопнул. Спрашивается, мамаша, при чем же тут мы с папашей?

— Ох, господи! — скорбно вздохнула Настасья. — И чего же вы друг с другом этак-то? Вы на него, он на вас… Нельзя разве по-хорошему, по-родственному? И чего вы тут с ним не поделили?

— Тут дело такое, Настя, — серьезно и