важно заговорил Аникей Панфилович. — Образованность! Попа грамота замучила, а нашему Андрюхе — большая образованность покоя не дает. Она мешает ему и знаться с нами. Но ты поимей в виду: ни Макар, ни я на Андрюху не сердимся. Хорошенько пробери его, пусть он нос кверху не дерет.

Настасья сокрушенно покачала головой. Немного успокоили ее слова Аникея Панфиловича, что они с Макаром не сердятся на ее младшенького.

— Ладно, поговорю с ним, — пообещала она. — Горе мне с вами, никак не помирю вас. Ровно козлы — все бодались бы!

Взяла со стола тарелку, нож и вилку Андрея и хотела уйти, но Макар остановил ее.

— Не торопитесь, мамаша, — мягко сказал он. — Тарелочку, ножичек и вилочку оставьте… и подите позовите Андрюшу. Скажите — брат с отцом просят. Надо нам договориться с ним по-хорошему. А сами подождите, покамест не заходите, помешать можете. Вы, мамаша, на все глядите по-женскому, а промеж нас дела сурьезные, мужские. Так-то!

Настасья наставительно возразила:

— По-божьему я гляжу, а не по-женскому. Господь наш Исус Христос всех велит любить… и своих и чужих, а вы ро́дные и никак не сговоритесь.

— Сговоримся, — заверил Макар бодрым голосом. — Идите, идите, позовите. Скажите — просим его. — повторил он.

Минут через пять Андрей пришел, остановившись у порога, натянуто, холодно спросил:

— В чем дело?

Макар встал, неспешными шагами вразвалочку подошел к брату. Приподнял широкие полные плечи и, раскинув руки в стороны, вкрадчивым мягким голосом сказал:

— Что это ты, братень? Осерчал? Мы же с папашей хотели откровенно поговорить, не по шпаргалке, а по-родственному, а ты вдруг запылил, зафыркал, словно мотоцикл.

— По-родственному поговорить о том, как руки поднимать перед фашистами? — угрюмо спросил Андрей, не двигаясь с места, жестко, в упор глядя на брата.

— Да не смотри ты на меня такими страшными глазами! — Добродушно улыбаясь, Макар ловко пристроился к брату сбоку, взял его под руку. — Глядишь, как на врага народа. Не понял ты нас с папашей. Я тут стал пробирать его за такие необдуманные слова, а он говорит: «Прощупать хотел, как он военное положение наше понимает». То есть ты. А разве сам папаша захочет руки поднимать перед Гитлером? Правда, папаша?

— Чай, русский я, — отозвался Аникей Панфилович, насупливая рыжие брови. — Немцев сам давно не люблю. Шутейно сказал… ради затравки.

— Понял? — Макар осторожно попробовал сдвинуть брата с места. — Пойдем, пойдем к столу, побеседуем…

Некоторое время Андрей упирался, соображая, с чего брат с отцом снова позвали его. С испугу или еще почему-либо?

— Приходила мамаша, — как бы угадывая мысли брата, продолжал Макар. — Что это вы, говорит, грызетесь, чего не поделили? В самом деле, чего нам делить? И зачем мамашу расстраивать? — Макар знал, что Андрей сильно любит и уважает мать, и потому умышленно ссылался на нее.

Андрей молчал. «Наверно, и вправду мать пробирала их. Для нее наш раздор — большое огорчение. Но как же быть? Не могу я с ними ладить. А может быть, отец и в самом деле испытывал, проверял меня?»

— Ну, пошли, пошли, книжка твоя никуда не денется, — тянул Макар теперь уже слабо упиравшегося брата. — В городе читаешь и сюда приехал — читаешь. Надо же и мозгам отдых давать. Посидим немного, потолкуем, и мамаша успокоится.

И Андрей сдался наконец. «Ради матери!» — подумал он, садясь на стул.

— Полстопочки рябиновочки, — сказал Макар и налил полную, не дожидаясь ответа. — Поговорить надо, братень, верней — договориться. Не поняли чегой-то мы друг друга. И получается ерунда какая-то. Назвал ты нас обоих контриками, предателями, поднялся и ушел. Не годится этак-то. Какие же мы контрики? Какие предатели? Я — член партии, как и ты, папаша, хотя и беспартейный, но колхозник. Слова у него сорвались с языка неудачные, даже вредные, но ведь шутейно же он, чтоб подзудить нас с тобой. А ты? Ну, будь ты пьяный, а то ведь совсем трезвый, а подумал бог знает чего, ты уж, наверно, в НКВД собрался. Так ведь? И Макар сдержанно засмеялся.

— Да нет! — Андрей вяло, но отрицательно качнул головой. — В НКВД я не собирался. Но вообще-то резануло меня… особенно насчет мировой с Гитлером. Он напал на нас, а мы, выходит, и сопротивляться не должны. Речь товарища Сталина вы же оба знаете. Разве он к этому народ призывает?

— Понятное дело! — поспешно, с удовлетворением согласился Макар, перебивая брата. — Кто же станет спорить? И мы с папашей, конечно, за войну до победы. Вот мы и дотолковались. А папаша тоже нехорошо о тебе подумал. Это вы, папаша, совершенно напрасно. Андрюша наш не из таких. Я же его знаю… он у нас добрый, славный, умный, образованный, понапрасну зла чужому не сделает, не то что своим родным.

Аникей Панфилович часто-часто заморгал. У него просто слов не находилось. Его не только удивляла, но восхищала резиновая гибкость старшего сына, весь опасный разговор, неудачно затеянный ими, перевернувшего вдруг вверх тормашками, да так здорово, так ловко, что и придраться не к чему, а главное, все у него получалось складно и мирно, как по писаному. «Ох и хитер же! Пожалуй, похитрей меня!» — думал Аникей Панфилович, испытывая удовольствие и гордость за старшего сына.

4

Посидев с полчаса, выпив еще стопку рябиновки, Андрей решительно поднялся, сославшись на усталость и позднее время. Уходя, пожелал отцу и брату спокойной ночи.

Когда он вышел и стукнула входная дверь сеней, Макар облегченно вздохнул.

— Пронесло, кажись! — полушепотом проговорил он и перекрестился, хотя в крест и в бога давно уже утратил веру. Покачав укоризненно головой, пристально посмотрел на отца. — Горе мне с вами, папаша, — немного погромче добавил Макар. — Разве можно этак-то прямо в лоб: Содом и Гоморра! С Гитлером мириться! Конечно, мы с вами будем ему, Гитлеру этому, помогать, а вот что перед Андрюшей враспояску пройтиться хотели — это наш с вами обоюдный ляпсус. «Как партия!» Вишь, папаша, какой он партейный! Да чего же ему не быть партейным? Около трех тысяч, если не все три, заколачивает в месяц — и работка не пыльная. Потрепался языком с кафедры — и домой! Попробовал бы он встать на мое место. Цельный день как белка в колесе… Слов нет, пост и у меня ответственный: завотделом промартели. Но жалованьишко не ахти какое. Действительно, всеми правдами и неправдами натягиваю иной раз тыщ до двух, но это же, можно сказать, незаконным путем, за это, того и гляди, за решетку попросят. А у меня двое детишек, их обувать, одевать… прокормить… Или взять к примеру ваше положение и подобных, — наклонился Макар в сторону отца, понижая голос. — За