Особенно подчеркнем, что рабство, побочный итог корсарства, способствовало торговле. Пока доверительные и кредитные сети, выстроенные посредниками ради выкупа христиан из неволи, облегчали торговые отношения и финансовые трансферы, сами рабы, как и их переписка с родственниками и теми же посредниками, постоянно соединяли берега Средиземного моря в единую сеть[1465]. Неслучайно шпионами по большей части становились невольники[1466]. Наконец, спасение соотечественников и единоверцев из плена не только помогало купцам обходить папский запрет на торговлю с неверными, но и оберегало последних от насилия в мусульманских портах. Наверное, не зря Рафаэль Бенитес рассматривал невольничьи рынки как «смазку для торговли» (lubricante para el tráfico)[1467].

Впрочем, речь не совсем о том, как товары (и люди как живой товар) перераспределялись по Средиземноморью; они же обеспечивали и связь среди корсарских систем. Вольфганг Кайзер и Гийом Калафат утверждают, что насилие служило стимулом (stimulus), а средиземноморское корсарство открывало возможности для появления механизмов контроля и правовых новшеств[1468]; в другой статье они идеально изображают контекст пиратства. Торговая переписка и договоры, подписанные в присутствии нотариусов, кади, секретарей и религиозных авторитетов и вошедшие в обращение за счет корсарства – и его расширения, сетей выкупа, – проторили путь к тому, чтобы донести до всех и каждого местные правила и традиции, а практики и стандарты различных правовых систем благодаря этому стали транзиторными (вместо единого правового поля)[1469].

Единственное, чем объяснимо сравнение корсаров с паразитами – это их нежелание подрывать торговлю – подобно тому, как паразиты не хотят уничтожать места собственного обитания[1470]. Выгода корсаров заключалась не в ликвидации торговли, а наоборот – в ее росте. В 1604 году, когда из-за разбоя английских пиратов сократился экспорт критской мальвазии, сами же корсары посетили Крит, скупили товар и утолили жажду земляков[1471]. Этот симбиоз пиратства и торговли лучше всего виден, если мы обратим внимание на прямое соотношение в их величине. Там, где существовало корсарство, купля-продажа процветала – до тех пор, пока сами ее объемы и прибыль не увеличились настолько, что предоставили защиту торговым судам и возможность изгнать корсаров прочь из моря[1472].

Заполучить долю в торговле стремились и корсарские порты. Еще Пьер Дан в XVII столетии замечал, что никакой порт не мог стать пиратской базой, если не был торговым центром. Какой прок от морского разбоя без европейских купцов, которые смогут продать кому-нибудь трофеи, которые совершенно не нужны «полудиким и нищим» берберам с арабами?[1473] Поэтому все корсарские порты, а прежде всего – Алжир, были открыты для торговцев самых разных национальностей. По выражению Сальваго, они являлись scal[a] franc[a], свободными портами[1474]. Очередное подтверждение того, что истоком корсарства было исключение североафриканских портов из международной торговли, – это тот факт, что Тунис отказался от корсарства в начале ХІХ века, едва Наполеон Бонапарт закрыл материковую Европу для импорта. Тогда тунисцы моментально принялись торговать, чтобы занять место европейских коммерсантов[1475]. Точно так же и мальтийские судовладельцы, которые в XVII веке спокойно вкладывали деньги в корсарство, в новом столетии перейдут только на торговлю, а пиратство, прибыль от которого с каждым днем убывала, передадут в полное распоряжение ордена иоаннитов[1476]. Иначе как объяснить активные торговые связи, которые в XVIII веке установились между Мальтой и Тунисом, двумя корсарскими портами, готовыми вцепиться друг другу в горло?[1477]

Многие могли подаваться из рыбаков в торговцы, если не понравится – в контрабандисты, а затем – и в пираты. Как отметил Джошуа Уайт, проблема состояла не в том, кем был тот или иной пират, а в том, в какое время кто-либо шел в пираты[1478]. Разве те же братья-Барбаросы не занимались торговлей перед тем, как стать корсарами?[1479] В 1599 году экипаж корабля, перевозивший в Стамбул английского посла вместе с подарками самой королевы, ничуть не постыдится разбойничать по дороге и пленит многих, в том числе – османских верноподданных[1480]. Не стоит забывать и о Джулиане Перезе, о котором мы уже упоминали в первом разделе. Этот мудехар, богатейший из андалузских купцов, занялся работорговлей после того, как стал изгнанником и очутился в Алжире, а потом увлекся корсарством, снарядив два корабля[1481]. Добавим, что корсарство с торговлей всегда пересекалось не только в Средиземноморье, но и в других географических регионах[1482].