Я попробовал поднять мраморную крышку саркофага, но не смог.И снова Мысленным даром я сдвинул ее, а потом ослабевшими руками оттолкнул всторону.

Вот странное чудо, подумал я, – мысль оказалась сильнеерук.

Мне удалось медленно-медленно подняться из холодной красивоймогилы, обустроенной по моему вкусу, и в конце концов, приложив невероятныеусилия, я уселся на прохладном мраморном полу, созерцая, как в лучике света,просочившегося из комнаты, отделенной дверью на лестнице, мерцают золотые стены.

Страдания мои и усталость были ужасны. Я испытывал горькийстыд. Я-то считал себя неуязвимым, и тем сильнее оказалось унижение, тембольнее пришлось падать с вершины гордыни.

Слишком жива была память об издевках сатанистов. Я не могзабыть криков Амадео.

Где он сейчас, мой прекрасный ученик? Я прислушивался, ноничего не слышал.

Я снова воззвал к Рэймонду Галланту, зная, что мои усилиятщетны. Я вообразил, как он едет по материку в Англию. Я произнес его имявслух, и оно эхом отдалось в золотой комнате, но найти его я не смог. Ипонимал, что не смогу. Я только хотел удостовериться, что он вне досягаемости.

Только потом я подумал о милой, прелестной Бьянке,постарался увидеть ее, как вчера ночью, – в мыслях окружающих. Я началисследовать Мысленным даром комнаты ее светского дома.

До моих ушей донеслась игривая музыка; я сразу жерассмотрел лица постоянных посетителей. Они пили и болтали, словно мой домвовсе не сгорел – точнее, как будто они не слышали новости, как будто я никогдасреди них не появлялся. Они продолжали жить, как все люди, после того каксмерть уносит кого-то из их близких или знакомых.

Но где же Бьянка?

– Покажи мне ее лицо, – шепотом приказал ятаинственному Мысленному дару, словно он умел подчиняться голосу.

Я не увидел ее образа.

Я закрыл глаза, причинив тем себе чудовищную боль, иприслушался к городскому гулу, а потом отчаянно взмолился, чтобы Мысленный дардал мне услышать ее голос, ее мысли.

Ничего...

Но я все-таки нашел ее. Где бы она ни находилась, она былаодна. Она ждала меня, и рядом не нашлось никого, кто бы смотрел на нее илиговорил с ней. Значит, придется вырвать ее из безмолвия и одиночества. И яотправил ей мысленный призыв:

«Бьянка, я жив. Я предупреждал, что чудовищно обгорел. Немогла бы ты одарить меня своей великой добротой, как однажды одарила Амадео?»

Не прошло и нескольких секунд, как я услышал отчетливыйшепот:

– Мариус, я тебя слышу. Направь меня. Я перевяжу твои ожоги.Я омою твои раны. Только скажи, куда прийти. Я ничего не испугаюсь. Я перевяжутвои раны.

Ах, какие волшебные слова! Но что за планы я строю? Чтособираюсь делать?

Да, она придет и принесет мне свежую одежду, чтобы прикрытьжалкую плоть, возможно, даже плащ с капюшоном, чтобы спрятать голову, и дажекарнавальную маску для лица.

Да, она непременно выполнит мои просьбы, но что дальше?Когда я обнаружу, что в столь жалком состоянии не смогу охотиться? А если дажедопустить, что смогу, вдруг окажется, что кровь одного-двух смертных – капля вморе, что раны мои слишком глубоки?

Как допустить, чтобы мне помогала моя нежная девочка?Неужели ужасная слабость окажется настолько велика, что я позволю ей прийти ипроникнуть в тайну?

Я снова услышал ее голос.

– Мариус, – умоляла она. – Скажи, где ты. Мариус!Я в твоем доме. Он разрушен, но не полностью. Я жду в твоей старой спальне. Ясобрала для тебя одежду. Ты можешь прийти?

Я долгое время молчал, не позволяя себе даже успокоить ее,обдумывая ситуацию со всех сторон, если вообще можно думать, испытывая подобнуюболь. Я перестал владеть своим рассудком. И отчетливо это понимал.

И в моих страданиях я решил, что смогу предать Бьянку. Еслиона позволит, я пойду на предательство. Или же просто воспользуюсь еемилосердием, оставив ее наедине с загадкой, которую ей никогда не разгадать.

Разумеется, предать проще всего. Принять ее благодеяния ипотом оставить. Но такой поступок потребует величайшего самообладания.

Я не знал, хватит ли его у меня. Мне было так плохо, что яничего о себе не знал. Я вспомнил, как давным-давно поклялся, что, пока я вВенеции, она всегда будет в безопасности, и содрогнулся при мучительномвоспоминании о былом могуществе. Да, я поклялся всегда защищать ее вблагодарность за заботы об Амадео, к которому она не подпускала смерть, пока назакате я не пришел и не принял его в свои объятия.

Что мне сейчас до тех обещаний? Нарушу ли я клятву, словноона для меня – пустой звук?

Тем временем она продолжала обращаться ко мне, как вмолитве. Она взывала ко мне, как я взывал к Акаше.

– Мариус, где ты? Уверена, ты меня слышишь. Я приготовиламягкую одежду, тебе не будет больно. Я собрала полотна для повязок. У меня ссобой удобная обувь для твоих ног. – Она говорила и плакала. –Мариус, я взяла для тебя мягкую тунику из бархата. И один из твоих любимыхкрасных плащей. Позволь мне прийти к тебе, принести вещи, помочь тебе,обработать раны. Я тебя не испугаюсь.

Я лежал, слушал ее рыдания и наконец решился.

«Ты должна сама прийти ко мне, милая. Я не могу сдвинуться сместа. Принеси одежду, которую ты описала, но не забудь заодно и маску – ихполным-полно у меня в шкафу. Принеси ту, что сделана из темной кожи и украшеназолотом».

– Мариус, я все собрала, – ответила она. – Скажи,куда мне прийти.

Я послал ей очередное мощное сообщение, подробно обозначив,где находится мой дом, и объяснил, что она должна проникнуть внутрь, найтидверь, окованную бронзой, и постучать.

Разговор утомил меня донельзя. И снова я в тихой паникеприслушался, нет ли поблизости чудищ Сантино, размышляя, вернутся ли они икогда.

Но глазами гондольера Бьянки я вскоре увидел, как она выходитиз обгоревших развалин моего дома. Гондола отчалила.

Наконец раздался долгожданный стук в дверь, окованнуюбронзой.

Собрав все силы, я начал постепенно передвигаться к каменнойлестнице.

Я прижал ладони к поверхности двери.

– Бьянка, – выговорил я, – ты меня слышишь?

– Мариус! – вскричала она и всхлипнула. – Мариус,я знала, что это ты, что это не самообман. Ты действительно жив, Мариус. Тыздесь.

Аромат ее крови взбудоражил меня.