Значит, Амадео, после всех слез и обещаний, все-таки выдалсекрет прелестнице Бьянке! Какой же я глупец, что доверился сущему ребенку.Какой же я глупец, что оставил Сантино жизнь! Но какой смысл упрекать себя?

Она умолкла, но не сводила с меня глаз. В ее глазах полыхалиотблески факела, нижняя губа дрожала, у нее вырвался стон, словно онасобиралась снова заплакать.

– Я могу привести злодея сюда, в твои покои, –оживилась она. – Прямо на лестницу.

– Предположим, этот человек одолеет тебя до того, как тысумеешь вернуться, – тихо спросил я, – как мне тогда совершитьвозмездие, как восстановить справедливость? Нет, тебе нельзя так рисковать.

– Но у меня получится. Положись на меня. – Ее глазазагорелись, она огляделась по сторонам, как будто впитывала в себя красотукомнаты. – Сколько я хранила твою тайну? Не знаю, но никто не смог бывырвать ее у меня. Что бы ни подозревали люди, я ни словом тебя не выдала.

– Милая моя красавица, – прошептал я, – не смейрисковать из-за меня. Дай мне подумать, дай воспользоваться силой разума, еслиона еще осталась. Давай посидим в тишине.

Она заметно смутилась, но потом ее лицо застыло.

– Дай мне Кровь, властелин, – внезапно произнесла онаотрывисто и поспешно. – Дай мне Кровь. Сделай меня такой, как Амадео.Сделай меня той, кто пьет кровь, и тогда у меня хватит сил привести тебезлодея. Вот видишь, я нашла выход!

Она застала меня врасплох.

Не стану говорить, что в глубине искалеченной души я непомышлял о таком поступке – я подумал об этом, как только услышал еерыдания, – но услышать эти слова из ее уст, вдобавок с такимвоодушевлением, оказалось больше, чем я мог ожидать, и я понял, как понимал ссамого начала, что такой план идеален.

Но нужно было все обдумать! Не только ради нее, но и радименя. Когда произойдет волшебное превращение – предположим, у меня хватит силего совершить, – как сможем мы, двое слабых бессмертных, получить вВенеции необходимую кровь и совершить долгое путешествие на север?

Оставаясь смертной, она могла бы перевезти меня кальпийскому перевалу в повозке, сопровождаемой вооруженной охраной, которую ямог бы покинуть после полуночи, чтобы в одиночестве навестить Тех, Кого СледуетОберегать.

Получив Кровь, она будет вынуждена спать рядом со мной днем,и мы оба окажемся во власти тех, кто будет перевозить саркофаги.

От боли я не мог решить, как лучше поступить.

Я не мог предпринять все необходимые меры. Мне внезапнопоказалось, что я вообще разучился думать, и, покачав головой, я постарался недать ей себя обнять, чтобы она не перепугалась, осознав, каким иссушенным ижестким стало мое тело.

– Дай мне Кровь, – настойчиво повторила она. –Ведь это в твоей власти, не правда ли, властелин? И тогда я приведу тебестолько жертв, сколько понадобится. Я видела, как изменился Амадео. Он мог необъяснять. Я буду такой же сильной, правда? Отвечай, Мариус! Или скажи, как мнееще исцелить тебя, как утишить твои страдания.

Я не мог говорить. Я трепетал от страсти, от злости из-за еевозраста – из-за заговора, который они устроили с Амадео, и желание овладеть еюпрямо здесь снедало меня.

Никогда еще она не представлялась мне более живой, болеечеловечной, более естественной при всей своей радужной красоте – существом, ккоторому нельзя прикоснуться и пальцем.

Она отпрянула, понимая, что надавила слишком сильно. Ееголос смягчился, но не утратил настойчивости.

– Расскажи мне еще раз историю твоей жизни, – сгорящими глазами попросила она. – Расскажи, как было тогда, когда ниВенеции, ни Флоренции еще не существовало, а ты уже был Мариусом. Расскажизаново.

Я метнулся к ней.

Она не могла бы спастись бегством.

По-моему, она даже пыталась бежать. Точно помню, что оназакричала.

С улицы ее никто не услышал. Я схватил ее слишком быстро, азолотая комната располагалась слишком глубоко.

Сдвинув маску набок, прикрыв ей глаза левой рукой, я впилсязубами в ее горло, и по жилам мгновенно растеклась ее кровь. Сердце ее билосьвсе быстрее и быстрее. И за миг до того, как оно должно было остановиться, япринялся яростно трясти ее и кричать на ухо:

– Бьянка, очнись!

Я глубоко рассек иссохшее твердое запястье и добрался докрови; я направил струйку крови в ее открытый рот прямо на язык.

Я услышал шипящий звук, и тут она сомкнула губы, ноиспустила голодный стон. Я вырвал неподатливую обгорелую плоть и еще раз вскрылвену, чтобы дать ей напиться.

Но ей не хватало – я слишком ослаб, слишком сильнопострадал, – а тем временем ее кровь бурлила во мне, пробивая путь сквозьсгоревшие испорченные клетки, где прежде кипела жизнь.

Снова и снова я прокусывал изуродованное закостеневшеезапястье и прижимал его к ее рту, но так ничего и не добился.

Она умирала! А всю кровь, что она отдала мне, поглотило моетело.

Чудовищно! Невыносимо смотреть, как жизнь моей Бьянкиугасает, словно свечка. Было отчего лишиться рассудка.

Я немедленно поплелся к ступенькам, невзирая на боль ислабость, собрав все силы рассудка и сердца, и, поднявшись, отворил бронзовуюдверь.

Оказавшись наверху, на набережной, я позвал гондольера:

– Скорее сюда! – И вернулся в дом, чтобы он последовалза мной, что он и сделал.

Не прошло и секунды, как я напал на бедного, ни в чем неповинного человека и выпил его кровь до капли, а потом, не в силах даже дышатьот удовольствия и разлившегося по телу тепла, я вернулся в золоченую комнату,где оставил внизу у лестницы умирающую Бьянку.

– Вот, Бьянка, пей, у меня прибавилось крови, – сказаля ей на ухо, снова прижимая к ее губам рассеченное запястье. На сей раз кровибыло достаточно, она свободно лилась – не потоком, конечно, но увереннойструей; рот Бьянки сомкнулся, и она принялась вытягивать кровь из моего сердца.

– Да, пей, Бьянка, пей, милая Бьянка, – говорил я, аона отвечала мне вздохом.

Кровь поработила ее нежное сердечко.

Темное ночное путешествие только начиналось. Я не моготправить ее на поиски жертв! Ритуал еще не завершился до конца.

Склонившись от слабости, словно горбун, я отнес ее вгондолу, вздрагивая от боли при каждом медленном, неуверенном движении.

И, усадив ее на подушки, бледную и красивую как никогда,наполовину очнувшуюся и способную ответить мне, я взялся за весло.