что Тютчев ехал поздней осенью не в XIX-м, а в XVII столетии, и у него возникли те же мысли. Мог бы он написать подобное стихотворение? Конечно, нет. Не говоря уже про то, что язык, сам способ построения этого стихотворения как определенной художественной конструкции были бы другими, поскольку Тютчев не мог в то время знать ни французской, ни немецкой лирики, его предшественником не был бы А. Пушкин и т. д. Даже если бы ему пришла в голову аналогия между дождевыми каплями и людскими слезами, вряд ли он мог бы воплотить ее в той же форме, какую мы видим в этом стихотворении.

По моему мнению, метод исследования А. Потебни был направлен на рассмотрение литературного творчества как акта индивидуальной психики, поэтому вопрос развития литературных форм вне рамок индивидуальности не входил в круг его интересов. Но для нас важна не индивидуальная «поэтическая психология», не история создания одного произведения, для нас важно обоснование исторического процесса в целом. И поэтому установление принципов четкого размежевания «формального» и «психологического» является задачей современной науки.

Установив благодаря Потебне, что под «содержанием» литературного произведения нужно понимать его идеологический момент, мы подходим к рассмотрению проблемы не индивидуальной «психики» (творческое воплощение и творческое восприятие), а истории идеологии определенной общественной группы, вместе с тем формальные признаки произведения мы выносим за рамки индивидуальности, рассматривая их в пределах истории развития литературных стилей как таковых.

Начало исследований «исторической поэтики» под таким углом в России было положено работами А. Н. Веселовского (его большая незаконченная работа по поэтике «Поэтика», том 1‐й. Изд. Отд. рус. яз. и словес. Акад. наук, СПБ, 1913. Х+622 с., «Поэтика», том 2‐й, ХІ+148 с., по поэтике сюжетов). В противовес всестороннему рассмотрению художественного творчества как продукта человеческой деятельности здесь мы видим попытку осознать принципы исторической эволюции литературных произведений, которые рассмотрены только с формальной стороны. Оценка его научных достижений была сделана в интересной книге Б. Энгельгардта[1526] – нам важно только отметить особенности метода А. Веселовского. После долгих сомнений и поисков в области методологии в упомянутых выше работах Веселовский решительно отказывается от идеологичности, доводя до конца принцип научной спецификации явлений, следуя в данном случае методологическим приемам природоведческих наук. Его работы по теории сюжета, эпитета и т. д. являются твердой основой для создания объективной поэтики и узаконивают существование формального ряда как отдельного фактора исторического процесса. Ясно, что, проанализировав колоссальный материал бродячих сюжетов в их развитии и изменении, можно установить их определенную историческую обусловленность, взаимозависимость и т. д. Конечно, на их модификацию влияли факторы другого порядка (идеология, социально-экономические обстоятельства), тем не менее у них была своя закономерность [развития] в этой взаимной обусловленности. Когда, к примеру, сюжет «Муж на свадьбе жены», переходя из одной области в другую, неустанно усложняется новыми мотивами, то анализ того, каким образом меняется этот сюжет без учета других рядов, которые могли повлиять на его модификацию, делает возможным выделить отдельный формальный ряд, который имеет полное право на существование при его научном рассмотрении.

Таким образом, работа этих двух ученых указывает нам отчетливый путь к определению объекта истории литературы как отдельной научной дисциплины. Литературное произведение состоит из двух моментов – формального и идеологического, принцип научной спецификации не может согласиться со смешиванием этих явлений, разных по своей природе, поэтому научное исследование должно идти в двух направлениях с применением тех методологических приемов, которые свойственны природе каждого из этих рядов (курсив автора. – Г. Б., А. Д.). Момент идеологический, будучи фактором истории идеологии общества, не является собственно объектом истории литературы как специальной науки; в ее компетенцию входят более узкие, но вполне конкретные задачи истории развития литературных стилей.

Призыв сузить расплывчатое понятие истории литературы до исторической поэтики в наше время приобретает все большую популярность, находя свое оправдание в разработке новых формальных проблем. Формальный анализ становится сейчас единственным методологически правильным подходом к литературному произведению. Решительно, конечно, нужно отбросить максималистские попытки оторвать «форму» от явлений другого порядка, также нужно резко отклонить все сознательные и неосознанные тенденции к смешиванию научного метода с этим крайним «формализмом», чем болеют некоторые наши критики. Уже не раз приводилась простая аналогия, которая своей очевидностью отрицает всякие упреки в несостоятельности формального метода – это приемы исследования других искусств: живописи, [художественной] лепки и строительства[1527]. Вопрос композиции, стиля и т. д. всегда был центральным при научном изучении фактов живописи и скульптуры, тем не менее он не вызывал ни пылких споров, ни сомнений в правильности такого подхода.

Очевидно, здесь приходится винить не литературу, а то место, которое она заняла в ряду других искусств: место искусства, наиболее удобного для выполнения разных «нелитературных» задач. За 20 лет нашего века количество работ и статей по формальным вопросам, как теоретического, так и практического характера, чрезвычайно выросло, особенно за последние 5–6 лет. Охватить их все нет возможности, можно лишь подчеркнуть общие тенденции современности и оценить отдельные достижения по определенным вопросам формы. Общее направление этих работ можно охарактеризовать как уточнение и детализацию элементов литературного произведения, что было сформулировано уже в работах А. Потебни. Больше и чаще других изучаются вопросы «внешней формы», согласно терминологии Потебни, – вопросы метрики, словесной инструментовки и синтаксиса. Их популярность в сравнении с другими элементами формы объясняется их бесспорной «формалистичностью», что не требует специальных теорий, которые бы объясняли их принадлежность к элементам формы. Будучи элементами наименее «психологичными», они являются наиболее удобным объектом для научного исследования. И нужно сказать, что ни в одной области изучения литературной формы не сделано столько, как в вопросах теории стиха; нигде формальный анализ не давал таких несомненных и блестящих результатов.

(Работы Б. Томашевского, Б. Эйхенбаума, В. Жирмунского, Шенгели, Чудовского, Б. Якубского и других.)

Останавливаться подробнее на вопросах, которые уже были решены либо намечены в области науки стихосложения, нет необходимости, поскольку в отдельных работах названых авторов даны и широкий обзор научных достижений в этой сфере, и даже попытки исторического очерка развития стихотворных форм[1528].

Эволюцию научных взглядов на стихотворную форму можно представить, с одной стороны, как постепенное освобождение элементов метрики и словесной инструментовки от психологического «эквивалента», который был положен в основу исследований стиха в работах Андрея Белого, В. Брюсова и других, где момент эстетической «значимости» звуковых и ритмических конструкций находился в центре внимания. С другой стороны, усилия опоязовцев придать исключительное значение этим элементам формы как факторам, которые составляют основу художественного произведения, обуславливая свойства других его формальных элементов («заумь»), подвергаются теперь острой критике. Позиция, которую сейчас занимает наука стихосложения, – это резкое размежевание одних формальных